Джерри Эхерн - Вызов

— А почему здесь такой свет? — спросил он.

— Мерцающий, вы имеете в виду?

Хеклер кивнул.

Они вышли в дверь и очутились в коридоре. Подполковник посторонился, пропуская доктора первым. Эта беседа нужна была ему для того, чтобы лучше узнать намерения Таунса, дабы в надлежащее время проявить необходимый энтузиазм и осведомленность.

В коридоре было прохладнее, чем в изоляторе. Хеклер невольно повел плечами, на Мастерсона же изменение температуры воздуха не произвело никакого впечатления. Он прикурил сигарету от спички и подошел к урне, стоявшей возле лифта прямо под табличкой:

«Не курить!»

Хеклер щелкнул своей зажигалкой и глубоко затянулся.

— Вас заинтересовал мерцающий свет, — вновь заговорил Мастерсон, окутывая себя облаками дыма. — Такой световой режим помогает нам постоянно поддерживать человека на границе сна и бодрствования. А в таком состоянии — как я уже установил — человеческий мозг наиболее податлив на воздействие извне, ибо тогда в нем наиболее быстро формируются и укрепляются различные образы, а сны кажутся вполне реальными.

Вы, наверное, уже заметили предметы, которые находятся возле голов наших… э… пациентов?

— Те, похожие на кирпичи?

Мастерсон засмеялся.

— Кирпичи… Хорошо подмечено. Впрочем, вы думаете не о том. Подобные устройства использовались еще много лет назад параллельно с развитием хирургии глаза. А здесь к голове человека с каждой стороны присоединен специальный прибор, который служит чем-то вроде рупора, оказывающего воздействие на мозг пациента как при помощи обычных речевых средств, так и благодаря микроволнам, которые услышать нельзя.

Вот это: свет, звук и ультразвук — в сочетании со специальными медикаментами — и может привести к мотивированной дезориентации объекта, о которой я уже упоминал.

Хеклер бросил окурок в урну.

— Могут привести, доктор?

— Ну, вы же понимаете, каждый человек всегда чем-то отличается от себе подобных. Звучит странно, но основное медикаментозное средство, которое мы применяем, лучше всего действует на людей с очень сильной волей. Нам удается убедить их в истинности наших постулатов, и они очень быстро обращаются в нашу веру.

Слабый же человек, у которого не так значительно выражено стремление всегда быть правым и оказывать влияние на других, может усомниться в самой идее, которая ему внушается, и таким образом его мозг не подвергнется мотивированной дезориентации.

Человек с сильной волей позволяет убедить себя, что он прав, и потом — не зная, что воздействие было искусственным — будет всеми силами отстаивать принципы, которые уже считает своими.

— Да, — кивнул Хеклер. — Нет больших фанатиков, чем те, которые только что приняли новую веру.

Мастерсон рассмеялся.

— Вы правильно ухватили мою мысль. И вот эти пятеро из изолятора кажутся мне идеальным материалом для проведения эксперимента. Если все пойдет нормально, мы сделаем из них преданнейших слуг президента и мистера Таунса.

— А если не получится?

Мастерсон пожал плечами.

— Тогда они мне больше не будут нужны. Их судьбу решит мистер Таунс или вы сами.

Они двинулись по коридору. Хеклер пропустил доктора в изолятор, но сам не вошел, лишь заглянул внутрь. Если в действительности волевые люди окажутся наиболее податливыми на воздействие извне, то это будет переворот в науке.

При этой мысли Хеклер почему-то почувствовал страх.

В своей прежней жизни он не забивал себе голову принципами морали — просто делал свою работу, брал деньги, остальное его не касалось. Теперь же что-то в его душе перевернулось.

Подумать только, волевые, уверенные в себе люди, с которыми он, Хеклер, всегда пытался соперничать и которым непроизвольно подражал, оказались самыми податливыми на постороннее воздействие. Сильный делался слабым именно из-за своей силы. Парадокс…

Хеклер отвлекся от роившихся в его голове мыслей и взглянул на Мастерсона:

— Принести вам чашку кофе, док?

— Будьте любезны, подполковник.

Это он делал каждый вечер, если физическое состояние ему позволяло. Мэтью Смит вытащил обойму из «Беретты» и принялся аккуратно разбирать любимый пистолет. Уиздом сидел рядом, возле камина, Лилли на кухне заканчивала приготовление десерта. Наверное, она угостит их шоколадным тортом — любимым лакомством Уиздома.

Громко потрескивали поленья в очаге: в комнате было тепло и уютно. Уиздом прокашлялся.

— Ну, а когда… — начал он и запнулся.

Смит поднял голову. Запах оружейного масла уже уверенно конкурировал с ароматами, доносившимися из кухни.

— Я хочу спросить, когда…

— Когда же кто-то наконец попытается что-то сделать с тем фортом, правильно?

— Да…

— Скоро. Но все серьезные предприятия требуют четких планов и хорошей подготовки.

— То есть не в один день Рим строился?

— Что-то вроде того. Но скорее наша нынешняя ситуация больше напоминает ту, в которую угодил как-то Юлий Цезарь. Помнишь, когда ему предстояло перейти Рубикон?

— Да.

— Вот так и мы. Если мы сделаем этот шаг, обратной дороги для нас уже не будет.

— Я понимаю…

— Ну, а какие именно слова произнес Цезарь, помнишь? Скажи-ка по-латыни.

Смит принялся собирать «Беретту».

— Жребий брошен, да? — спросил Уиздом.

— Да, но как это звучит в оригинале?

— Э… «Alea jacta est».

Смит улыбнулся.

— Молодец, Уиздом.

— Эй, ребята, десерт! — позвала Лилли.

Мэтью взглянул на юношу.

— Ну, не заставляем ждать твою маму.

Он вставил в пистолет обойму и спрятал его в кобуру. Уиздом был уже на кухне и примерялся к торту со сливками.

Смит подошел к умывальнику, локтем отвернул кран и тщательно вымыл руки. Лилли протянула ему полотенце.

— А я могу помочь в освобождении этих пленных в форту?

Что ж, вопрос был вполне логичным для мальчика, который обладал недюжинным интеллектом и находился в прекрасной форме для своего возраста. И этого вопроса Мэтью Смит боялся с первой же минуты, когда Уиздом вернулся домой.

Пока он думал над ответом, Лилли сказала:

— Если там найдется работа и для тебя, то ты сам прекрасно знаешь — Смит попросит тебя сделать ее.

— Это немного, — вздохнул Уиздом.

Смит сел за стол, опустил голову на руки и закрыл глаза.

Лицо Монтенегро трудно было разглядеть — на него падала тень. Но в голосе его звучала озабоченность.

— Значит, она больна.

Это был не вопрос, а утверждение, но Керни все же ответил:

— Да.

Они находились возле парапета бассейна рядом с домом Дмитрия Борзого. Сам Борзой и Керни сидели в шезлонгах, а Монтенегро стоял перед ними. Джеф глотнул имбирного пива из стакана.