Михаил Серегин - Подарок девушки по вызову

И если у некоторых еще была жива мать, как, скажем, у Влада Свиридова, то отца не было ни у кого — все отцы были военнослужащими и погибли, «исполняя интернациональный долг», как то обозначается в официальных документах: в резидентурах, разбросанных по всему свету, в Афганистане, на острове Даманском, что на границе с Китаем.

Именно там погиб отец Афанасия Фокина.

…Курс обучения был колоссален, он включал в себя восемнадцать основных мини-курсов, как-то: стрелковая подготовка по особой, разработанной специально для «Капеллы» методике, рукопашный бой с элементами того или иного стиля единоборства, психофизический тренинг (порой включающий в себя употребление психотропных препаратов и сильнейших стимуляторов), наука маскировки и применения к любой, самой экзотической местности, вплоть до тщательного уподобления мимикрии в животном мире, также особый курс «Город» — наука выживания, передвижения и маскировки в «каменных джунглях». И многое другое.

Помимо этого — десятки более мелких, но не менее важных подкурсов — к примеру, по языковой подготовке, начатой еще на общем курсе (здесь предполагалась стажировка в среде непосредственных носителей того или иного языка), даже приличный курс актерского мастерства, вел который профессионал высочайшего класса, заслуженный артист СССР и по совместительству работник спецслужб.

Это был один из немногих курсов, нравившихся Свиридову, и он достиг здесь наилучших успехов во всей группе.

Общая же программа обучения была настолько разнообразна и полифункциональна, что одно механическое перечисление нормативных и полуфакультативных курсов заняло бы около полусотни страниц мелкого печатного текста.

Уже через месяц Свиридов интуитивно понял и осознал то, что многие понимали лишь к исходу обучения в «Капелле», а именно — кого именно готовили из парней, потерявших всех родственников и предоставленных даже не самим себе, а неумолимой воле великого государства.

Ведь не могло быть случайным то, что сюда подбирались своеобразные «отморозки» — парни, потерявшие отца и мать, переставшие существовать для кого бы то ни было, утратившие простые и вечные ценности — любовь, милосердие, надежду. Радость простого человеческого счастья. Утрачивающие со временем даже чувство боли и разочарования.

Они стали такими — он, Свиридов, и его друг Афанасий Фокин.

Ведь не просто на занятиях по этике и философии (учащиеся обычных военных заведений слов-то таких не знают) им напрочь забывали говорить о Марксе, Энгельсе, Фейербахе, Ленине, наконец.

Столпах диамата.

На первый план выходили гении иррационализма — Фридрих Ницше, Артур Шопенгауэр, отец экзистенциализма Серен Кьеркегор, знаменитые психологи Ясперс и Юнг. В донельзя переиначенном виде, однобоко выпячивающем человеконенавистническую сторону учения этих философов.

Усиленно преподавался итальянец Чезаре Ломброзо — как родоначальник антропологической криминологии, которому с легкой руки руководителя курса профессора Климовского приписали взгляд на человека как на носителя так называемых злокачественных антропологических стигматов.

Проще говоря, курсантам преподнесли «хомо сапиенса» как итог противоестественной и жуткой мутации обыкновенной обезьяны, а не как венец эволюции, разворачивающейся по дарвиновской рецептуре.

Без сомнения, очень удачно сюда же вклинили и старика Фрейда. Все это — на правах эзотерической доктрины, неизвестной тупому марксистско-ленинистскому быдлу.

Под этим туманным и одновременно максимально содержательным наименованием выводился, естественно, славный советский народ.

Программа обучения в «Капелле» могла дать фору едва ли не любому вузу, а по ряду особенностей и вовсе не имела себе равных в стране.

Многим не удавалось усвоить эту сложнейшую и противоречивую информацию, хотя средний индекс интеллекта курсанта «Капеллы» был минимум в полтора раза выше среднего по школе. И тогда на помощь приходили психотропные препараты, верно закладывающие если не непосредственно в память, так в подсознание пренебрежение к человеческой жизни — чужой и собственной, — цепкое, безвылазное, граничащее если не с ненавистью, то с холодным расчетом, который был еще страшнее ненависти.

Вытравляемое только временем и болезненной ломкой собственной, уже сложившейся натуры.

Как легко убивать, когда ты твердо настроен на то, что этот мнимый «венец природы», на деле являющийся лишь жалкой выродившейся обезьяной, имеет права на жизнь не больше, чем клоп или таракан, нанюхавшийся инсектицидного средства.

А в группе «Капелла» готовили именно убийц — элитных, неуязвимых, способных выживать в любых условиях и убивать при любых, даже самых неблагоприятно складывающихся обстоятельствах.

…Свиридов старался никогда не вспоминать о тех годах, когда страшная государственная машина целенаправленно делала из него и Фокина и еще десятка им подобных курсантов великолепных монстров, отлаженную машину убийства, с прекрасно развитым инстинктом самосохранения, но не ради собственной жизни, а ради долга. Абстрактного понятия, но так страшно и конкретно реализуемого.

Он всегда думал, что прошлое отпустило его и Фокина из своих губительных тисков, что страшные уроки полковника Платонова и профессора Климовского если не забыты, так втоптаны на самое дно черной и липкой, как болотный ил, памяти о «Капелле».

Дай бог, чтобы это было так…

— Ну что, петух бройлерный, молчишь, бля? Че, думаешь, если ты со мной в молчанку будешь играть, падла, так тебе, козел, что-то светит?

Илья поднял голову и облизнул пересохшие губы. Где-то над крышкой стола, заваленного бумагами, в багровой дымке маячило длинное лицо следователя с толстыми, непрестанно шевелящимися губами и утиным носом, и тускло светились звездочки на погонах.

Майор угрозыска.

Он брезгливо кривил рот и говорил грубые и такие тяжелые слова, которые тем не менее почти не улавливались Ильей и падали, как бесполезно растрачиваемые бомбы на уже мертвую и запорошенную пеплом землю.

Илья не мог ничего понять: он был раздавлен так страшно и непонятно за что, за какие грехи обрушившимся на него безвылазным, черным, как жирная несмываемая грязь, горем. Он не мог говорить — только невнятно лепетал что-то.

— Ну так что, баклан.., будем писать чистосердечное признание, или как?

— Я никого не убивал.

— Да ты что мне тут динаму крутишь, пидрила?

Не убивал? Да тут на тебя столько всего, что хватит, чтобы тебя на зоне двадцать лет харили паровозом, козлодой!

— Я не убивал… — бесцветным голосом повторил Илья.

— Ну хорошо, раз не хочешь по-хорошему, — проговорил майор. — Тогда поступим иначе. Щас я тебя заброшу в камеру к уголовникам, и тогда посмотрим, как ты у меня запоешь, падла. Ты парень сдобный, им такие женщины в самый раз.., придушат немножко, чтоб помягче был, а если что.., доминошку в зубы, хлопнут в точило — и новая минетчица Дуня к сдаче в эксплуатацию готова. Никакой стоматолог не поможет. Да ты хоть сечешь, сука, что с тобой там сделают? А, шнявка понтовая?