Владимир Черкасов - Опер против «святых отцов»

— Все бумаги на руках, вернее, на ногах. Под юбку запихнула.

— Сама взяла? Где передашь, милая? — закричал в трубку опер.

Она сообщила адрес ресторанчика.

На его задворках спустя полчаса Маришка, упорхнувшая снова «на минутку», вручила Кострецову «бриллиантовую» добычу. Он не сдержался и поцеловал ее в нос. Маришка была уже пьяна, огненно прижалась к капитану, он с трудом оторвался от великой шпионки.

Кость отвез документы Саше Хромину, еще находившемуся на службе. Опер Хромин с восторгом перелистал их, воскликнув:

— Да это прямая тюряга Ловунову с Кирином! Тут кроме Соглашения и другие важнейшие бумаги по незаконным операциям.

Он начал звонить по начальству, застолбляя совместную разработку ФСБ и МВД по этому делу, за разрешением на арест Ловунова и Гоняева.

К полуночи все было оформлено. Хромин, подмигнув Сергею, сообщил:

— Наши топтуны сегодня с обеда на хвост Ловунову и Гоняеву сели. Работают с передвижной прослушкой, так что и разговоры объектов засекают.

— С чего это?

Саша улыбнулся.

— Да ты ж сказал, что до утра у тебя на руках будет «алмазно-бриллиантовая» бумага. «Титулом» Кость поклялся. Ну я и решил клиентов тепленькими для ареста держать.

— Рад, Санек, что не разуверяешься в своем лучшем друге. Ну и что эти могущественные люди в свои последние часы на воле делают?

— Пьют на пару.

Сергей удивился:

— Да ну? Ловунов с Маришей расстался?

— Не хотел, — объяснил Хромин, — он с нею после ресторана дома в постельке развлекался, а тут митрополит Кирин позвонил, говорит: «Приезжай, душа поет, надо отметить». Это он насчет того, что гора с плеч свалилась — главного соперника епископа Екиманова нет на свете, Белокрылова — самого знающего свидетеля — тоже не имеется в живых, и удалось добиться, чтобы твое расследование наверх забрали для успокоения. Ловунов Маришу отправил, поперся к митрополиту домой на Садовое. Там они сейчас и гудят.

Кострецов усмехнулся, поглядел в окно кабинета на окунувшуюся в глухую ночь Лубянку.

— Сколько ж мы им дадим еще погудеть?

Саша пригладил смоляную шевелюру, проговорил по-сибирски обстоятельно:

— А пускай люди напоследок выпьют как следует. Ты, что ли, любимой чекистской привычки не знаешь?

— Под утро брать?

— Ага. В эту пору наступает самая расслабуха у человеков, при аресте много не трепыхаются. Правда, в сталинские времена до самого рассвета многие нашего визита ожидали, к шуму шин, скрипу тормозов на улице, шагам на лестнице прислушивались. Ну, это достаточно уже описано.

Покосился Кость на своего дружка, смакующего данные обстоятельства, будто рыбак, тоскующий по уловистому клеву. Перевел разговор:

— А что, интересно, они пьют?

— И это ребята уже докладывали, у филеров лазерные микрофоны, даже застольные разговоры через стены прослушивают. Лакают Ловунов с его преосвященством виски вперемешку с бургундским. Чокаются, обнимаются и приговаривают нечто вроде: «За наше алмазное здоровье, за наше бриллиантовое будущее».

— Тогда, Сань, давай и мы выпьем хоть чаю, а то у меня давно в животе ничего не было.

Хромин кивнул, открыл письменный стол, стал доставать кипятильник, баранки, чай да сахар.

Бургундское и виски действительно лились рекой у Гоняева в столовой его просторной квартиры в одном из пяти высотных «теремков» Москвы, постройка которых была одобрена лично Сталиным.

Владыка Кирин на радостях накирялся до такой степени, что вперил глаза в потолок, плеснул багряным вином из фужера вверх и заорал, обращаясь к Господу Богу:

— Ты кто? А я — митрополи-и-ит!

Подобная выходка озадачила даже видавшего виды в патриархийной среде Ловунова, который начал икать, возможно, от беспардонности владыки. Будь они сейчас на вилле Кирина в Швейцарии, то вышли бы променадом к Женевскому озеру. Здесь более или менее свежий воздух был на балконе. Первым туда сумел выползти митрополит.

Кирин окинул взором раскинувшуюся внизу Москву. Горели огнями, фонариками, кострами, светлячками улицы, площади, дома, рестораны, вокзалы столицы. Лишь тонули в ночных омутах неосвещенные церковные храмы, закрытые до утренней службы. Но митрополит и в темноте находил так знакомые ему здания с куполами и крестами.

Гоняев думал об этих храмах как о своих форпостах. Еще бы, веками они стояли и снова выстояли. Зачем? Да затем, сладко мерещилось ему, чтобы он вот так высился на своем балконе, будто бы на капитанском мостике, словно попирая этот город ногами, возносясь, конечно, и над весьма приземистыми отсюда храмами.

Было еще долго до утра, до предрассветной синевы неба. Митрополит Кирин оторвал взгляд от салюта огней внизу, поднял осоловелые глаза в сияющую небесную житницу. Ему показалось, что небо расцвечено алмазами огранки фирмы «Аграф».