Андрей Воронин - Могила тамплиера

Справа щелкнул дверной замок, потянуло сквознячком, и странно изменившийся женский голос медленно проговорил у него над ухом:

– Я это запомню.

– Запомни, запомни, – продолжая смотреть прямо перед собой, согласился он. – Можешь даже записать. Чтобы не сбиться, когда станешь пересказывать все ЕМУ.

– Ты не понял, – непривычно мягко сказала она. – В первый раз ты говорил со мной как человек. И, между прочим, впервые говорил то, что думаешь. Впервые не врал. Впервые... Словом, я запомню.

Он промолчал. Сквозняк усилился, потом стукнула дверца, обрубив поток воздуха, и женщина появилась в поле его зрения – прошла, со спины освещенная фарами угнанного "бумера", открыла дверцу "порше" и скользнула за руль. Из оставшейся открытой дверцы, призрачно белея в ярком сиянии фар, появилась нога в остроносой туфле на высоком каблуке. Затем появилась рука, сняла туфлю и скрылась. Он сообразил, что это вовсе не очередной способ подразнить его, просто водить машину в таких туфлях дьявольски неудобно. "Поршак" засветил габаритные огни, выплюнул из трубы облачко дыма, резко взвыл и сорвался с места так, что завизжала резина. Красные точки его стоп-сигналов мелькнули, как две трассирующие пули, и мгновенно исчезли из вида.

Откинувшись на спинку сиденья, блондин докурил сигарету, пытаясь при этом решить вопрос: а в самом ли деле он только что говорил правду? Пока говорил, думал, что да, а вот теперь опять начал сомневаться. Надоела? Кто – она? Кому – ему?! Ничего не скажешь, очень похоже на правду... Но он ведь и в самом деле не хотел ее больше видеть, испытывал тошноту от звуков ее голоса, от той высокомерной чуши, которую она несла... пока она ее несла, эту чушь. А стоило ей подпустить в голос парочку мягких, человечных нот, и от его ненависти не осталось и следа, а в душе опять подняла голову эта змея, имя которой – надежда...

"Сопляк, – сказал он себе, выжимая сцепление и включая передачу. – Выкинь ее из головы, а не можешь – застрелись. Но дальше так жить нельзя".

В то мгновение, когда серый "бумер" оторвался от бровки тротуара, сидевшему за рулем человеку пришла в голову мысль, удивившая его своей новизной: а зачем, собственно, стрелять в себя, когда можно выстрелить в НЕЕ?

– Как мне стало точно известно, вы в данный момент являетесь владельцем предмета, в котором я очень заинтересован, – говорил мужской голос с сильным прибалтийским акцентом. – Вы приобрели этот предмет недавно, к у меня есть основания думать, что вы будете рады от него избавиться. Хочу сразу вас успокоить: информацией о теперешнем местонахождении данного предмета, кроме меня, не располагает никто. Пока не располагает. Но, думаю, многие, в том числе и следственные органы, были бы счастливы ее получить. Я звоню вам из аэропорта, мой рейс через сорок минут. Перезвонить вам я уже не успею, да это, полагаю, и ни к чему. Если вы не возражаете, я зайду к вам домой сегодня вечером, около двадцати двух часов. Со мной будет дама, которая достаточно компетентна, чтобы оценить подлинность упомянутого предмета. Имейте в виду, я готов заплатить любую разумную цену, которую вы назовете. Имейте также в виду, что ваше законное право – не впустить на ночь глядя в дом посторонних, незнакомых вам людей, – конечно же, остается за вами. А за мной, как вы понимаете, остается право действовать в этом случае на свое усмотрение. Прошу вас обдумать мое предложение и принять правильное решение. И ведь вы знаете, Александр Иванович, что правильное решение тут может быть только одно...

Раздался щелчок, а за ним короткие гудки.

Протянув руку, Глеб остановил диктофон.

– Я проверил, – сказал он. – Звонили из Риги, из таксофона, установленного в зале ожидания аэропорта, за сорок три минуты до отправления рейса Рига – Москва. А смерть Телешева, по мнению судебных медиков, наступила в промежутке между двадцатью двумя часами и полуночью.

– Гастролер, – морщась, произнес Федор Филиппович. – Столько предосторожностей, постоянные перелеты из Риги в Москву и обратно, а запись на автоответчике не стер...

– Запись как раз стерта, – сообщил Глеб. – Просто Телешев, хотя и поддался на шантаж, принял кое-какие меры предосторожности. В частности, установил в автоответчик кассету со старыми записями, а эту положил в карман брюк. То ли не успел найти места понадежнее, то ли...

– Если бы он нашел место понадежнее, кассета могла бы до сих пор оставаться там, – заметил генерал. – Бросил бы ее в коробку с другими кассетами, и кто бы обратил на нее внимание? Он рискнул и выиграл...

– Если такую смерть можно назвать выигрышем, – напомнил Сиверов. – Но на убийцу он нам указал, это верно. Тот второпях просто стер запись, не потрудившись даже проверить, что именно стирает.

Федор Филиппович совсем по-стариковски покряхтел, раздраженно при этом морщась. Было видно, что генерал очень чем-то недоволен.

– Меч, – проворчал он с явным отвращением, – постоянные перелеты туда-сюда... Как-то все это громоздко. И потом, он что же, каждый раз таскает с собой в самолете эту железяку? Нынче в самолет с ножиком для разрезания бумаги не пустят, а тут... такая штука!

– Тоже мне, проблема, – небрежно возразил Сиверов. – Один-единственный раз провозишь ее через таможню в поезде, кладешь в автоматическую камеру хранения – хотя бы и прямо на Рижском вокзале, – и дело в шляпе. Однажды я так хранил целую сумку огнестрельного оружия, а вы мне толкуете про какой-то ножик, пусть себе и довольно длинный...

– Меч, – с прежним отвращением повторил генерал, – тамплиеры, Ульрих фон Готтенкнехт... Это получается что-то вроде "воина господня"?

– Что-то вроде, – кивнул Глеб.

– Бред сивой кобылы, – убежденно заявил Федор Филиппович. – Но за камерами хранения, наверное, следует последить.

– По-моему, это уже бесполезно, – убежденно возразил Сиверов. – Что действительно стоит сделать, так это проверить видеозаписи с камер слежения на вокзалах. Особенно в помещениях автоматических камер хранения. Если повезет, получим портрет этого блондина. Но больше, боюсь, он туда не придет. Дело сделано, крестовый поход завершен, и рыцарь с победой вернулся домой...

– Почему ты в этом так уверен? Телешев – очередная жертва, но, быть может, не последняя?

– Думаю, что последняя. Мне удалось найти антиквара, который покаялся в том, что подсказал Телешеву насчет энклапиона. Другие коллекционеры просто не захотели связываться с краденой вещью, а Александр Иванович был в их кругу новичком, хотя и довольно удачливым. Ему бросили этот энклапион как подачку, и подозреваю, что не без задней мысли впоследствии так это аккуратненько намекнуть правоохранительным органам, у кого следует икать украденную цацку... Милое дело! Конкурент устранен, его коллекция пошла с молотка... Чем плохо?