Ежи Эдигей - Внезапная смерть игрока

– Мы это знаем и знаем, что мимо вас ничто не пройдет незамеченным. Потому хотели бы узнать, о чем говорят у вас в доме, что там делается, как работает участковый? Знаете, время от времени приходится их проверять.

– Это уж как водится. А участковый, что ж? Ничего участковый, плохого слова о нем не скажу. Участок у него великоват. Что он может сделать, если всяк день не успеешь во все углы заглянуть? Оно не вредно бы как-нибудь вечерком облаву устроить на хулиганов, что у нас в подъезде сборища устраивают. И не то чтобы там где-нибудь внизу, а все норовят повыше, на разных этажах, а всего чаще на шестом. Орут, курят, мусорят, без бутылок плодово-ягодного вина дня не обойдутся. А тут уж, глядишь, и жильцов начинают цеплять. А девицы с ними так, с извинением сказать, прежде под фонарями лучше стояли. Один стыд и божья срамота.

– Записывайте, поручик, – распорядился Немирох.

– Участковый, оно, конечно, старается, да что один может сделать? Зато вот дворника, или как он там теперь зовется – смотрителя дома, – не мешало бы хорошенько прищучить штрафом, да побольше, чтоб знал! Лестницу если протрет мокрой тряпкой в два месяца раз – и на том спасибо. А уж лифта, почитай, как дом построили, ни разу не мыл. Ни пола, ни стен. Грязища такая, что ни рукой тронуть, ни спиной прислониться. Того и гляди, приклеишься. Уж сколько я ему говорил, говорил, да и другие жильцы внимание обращали… Все впустую. Да разве такой тунеядец за дело болеет? Ему главное – квартиру получить, а там хоть трава не расти, ему все едино…

– Запишите, поручик, – снова распорядился полковник.

– В домоуправлении тоже не лучше. Сидят там такие размалеванные, надушенные куколки, будто тебе кафе какое, а не учреждение. Попробуй приди к ним с просьбой! Водопроводчика ждал больше двух недель. А явился, так не о работе думал, а как бы ему водки стакан поднесли. Месяца не проходит, чтобы горячую воду на несколько дней не отключали, а бывает, и неделями ее нет.

– Все записывайте, Межеевский.

– Слушаюсь, записал.

– Мусор вывозят – будто одолжение делают, когда из-под отходов уже баков не видать. Зимой-то еще полбеды, а летом от помойки несет на всю округу. Не приведи бог какой заразы! Обратно же, собственники – ставят автомобили под самыми окнами и давай в шесть утра газовать, моторы прогревать, весь дом перебудят! А на стоянку встать, что за детской площадкой, им, видишь ли, пятьдесят метров проехать трудно.

– Успели записать, поручик?

– Все записал.

– Спасибо вам, пан Винцентий. Мы вашему домоуправлению и этому тунеядцу поддадим жару, долго помнить будут. А что касается сборищ на шестом этаже, мы найдем для них другое помещение. Намного ниже и с железными занавесками на окнах.

– Это пойдет им на пользу. А то ведь пройти не дают человеку, чтобы не обозвать его грязным словом, даже женщин и детей.

– Положим этому конец, и без проволочек.

– Люди вам спасибо скажут. Жильцы у нас – народ порядочный, грех худое слово молвить, а этот сброд даже не знаешь, откуда собирается.

– Я слышал, пан Винцентий, вы у нас известный филателист?

– А что? – оживился швейцар. – Вы тоже собираете?

– Я-то нет, а мой младший брат собирает, – сочинял как по нотам Немирох: у него и брата никогда не было. – А что вы собираете?

– Вообще все, что попадется. У нас профессора и старшие студенты знают об этом и приносят мне марки, если получат заграничные письма. Это так, удовольствия ради, а иногда для обмена. Моя специальность – марки с произведениями искусства и Мадагаскара. Он теперь называется Малагасийская республика. Во всей Польше нас только три таких специалиста. Но тем двум куда до меня! Они начали только после войны, а у меня еще довоенный альбом с Мадагаскаром уцелел. Целые серии. На выставке в Праге два года назад мне за этот Мадагаскар диплом дали. А сейчас и медаль бы дали. Серебряную уж точно, а то, может, и золотую.

– Значит, коллекция ваша увеличилась?

– Увеличилась. А все спасибо пану доценту Лехновичу. Упокой, господи, его душу. Уважительный был человек. С полгода назад, помню, подходит ко мне и говорит: «Вы, пан Винцентий, кажется, марки Мадагаскара собираете? У меня есть друзья за границей, некоторые тоже марки собирают, так я попрошу, чтобы присылали подходящие для вашей коллекции. Обязательно напишу». С той поры, как ни придет к нам, обязательно принесет мне марку..Одна другой лучше. Пан доцент разбирался в этих делах, хотя сам и не коллекционер. Да он вообще во всем разбирался.

– Так вы были знакомы с Лехновичем?

– Известно, знаком. Я знал его еще сосунком, когда он первые шаги у нас делал. Способный был, бестия. Помню, на экзаменах у нас с профессором Войцеховским Лехнович всегда одни пятерки получал. Во время экзаменов я люблю сидеть в комнатенке возле кабинета профессора, дверь открою и слушаю, как сдают. Раз, помню, подговорил я профессора засыпать для интереса Лехновича. И чтоб ты думал? Войцеховский так и не смог ни на чем его подловить, хоть и гонял по всему материалу и самые что ни на есть каверзные вопросы задавал. После экзамена профессор ему и говорит: «Нет у меня для вас оценки, разве что только мое место». И подумать ведь, теперь уж доценту ничего больше не надо!

– Я слышал, у них были какие-то нелады с Войцеховским и Лехновича убрали из института. Было такое?

– А, что там! – Пан Коротко пренебрежительно махнул рукой. – Дело известное, ученые часто между собой ссорятся. Лехновича в том деле я не одобряю. Некрасиво поступил, что и говорить. Но опамятовался, хоть и через несколько лет. Просил у профессора прощения и старался, как мог, отработать свою вину перед ним.

– Что вы говорите? Теперь нечасто встретишь, чтобы человек добровольно признавал свою вину. Курите, – Немирох придвинул швейцару пачку «Кармена».

– Извинялся, а как же! В присутствии самого пана ректора. При мне дело было. А уж потом-то ночами работал, сюрприз профессору хотел сделать, от хлопот избавить.

– А разве у профессора есть какие-нибудь трудности?

– Пан профессор большой ученый. Письма к нему со всего света приходят. Но дело известное, как это с учеными бывает. У каждого свой… – швейцар оборвал себя на полуслове, – и у Войцеховского – свой. Приспичило ему изготовить какую-то такую массу, какой никто еще не изобретал.

– Ну и как, изобрел?

– Хрен там! Наварили какой-то грязно-серой каши, ни на что не годится. Профессор велел обмазать ею все столы в лабораториях, так я об нее три хороших ножа обломал. А для этой работы профессору, похоже, один министр большие деньги дал. Вот теперь и неприятности – деньги взял, истратил, а толку-то и нет.

– Как вы ладите со студентами? Через лаборатории ведь столько людей проходит. Вашей работенке не позавидуешь.