Эрл Гарднер - Сорвать банк

— Работал.

— Ты опять дрался! Больше ты ничего не умеешь?..

Вот, возьми одежную щетку. Нет, расскажи сперва, что ты обнаружил.

— Улики.

— Ах, улики? Ну тогда не будь столь загадочен, чертенок. Расскажи мне про улики.

— Я узнал, что эта девушка помешана на игральных автоматах. Что мне оставалось? Либо слоняться вокруг ее дома до трех или четырех утра, ожидая, когда она вернется, либо пойти и разыскать ее в игральных залах…

— Ну, ты ведь не обязан играть сам.

— Если там не играешь, то привлекаешь к себе внимание.

— Иди прямо вперед и черт с ним, с этим вниманием. Кому какое дело? В конце концов, дружок, мы заняты деланьем денег для агентства и вовсе не должны потрафлять вкусам в Лас-Вегасе, штат Невада. Кстати, я надеюсь, ты не подумал хоть на мгновение, что включишь свой проигрыш в счет издержек?

— Не включу.

— Что же произошло?

— Драка.

— Можешь мне не говорить. Твои сражения написаны на твоей физиономии.

— Неужели так плохо?

— Ужасно!

Я подошел к большому, во весь рост, зеркалу. Впрочем, стол перед ним был сдвинут в сторону, и можно было разглядеть свое изображение и от противоположной стены. На столе лежала вторая шоколадка Берты, все еще завернутая в серебряную фольгу.

…М-да, костюм частного детектива прилично запылился, а физиономия представляла собой нечто странно сдвинутое набок.

— Из-за чего же произошла драка?

— Первая — потому что кое-кто решил, что я жульничаю, занимаюсь рэкетом.

— И ты с честью из нее вышел?

— Нет. Меня арестовали.

— Я так и думала. Ну а потом?

— Я навестил девушку… А где, кстати, Уайтвелл?

— Должен появиться здесь с минуты на минуту. Он получил телеграмму. Его сын направляется сюда, и Уайтвелл ждет его.

— Откуда?

— Из Лос-Анджелеса.

— Самолетом?

— Нет. На машине… У них произошло что-то непредвиденное в делах, и Филипп взял с собой ближайшего помощника отца, того, кто работал с ним многие годы.

— Филипп знает, чем занимается его отец здесь?

— Не думаю, но, видимо, отец собирается посвятить сына в свою тайну.

— Ты имеешь в виду, что Уайтвелл собирается рассказать ему о нас и о цели нашего пребывания здесь?

— Я думаю, собирается… Дональд, не правда ли, он очень милый человек?

— Угу.

— Весьма внимательный. И у него отменный вкус.

— Угу.

— Он вдовец, и я нисколько не удивлюсь, если окажется, что он немножко одинок. Не то чтобы он думал о женитьбе. Он слишком высоко ставит свою независимость, но он не до конца самостоятелен. Что-то в нем есть от ребенка. Все мужчины таковы. Они любят, чтобы с ними нянчились, особенно когда дела не ладятся.

— Угу.

— Дональд Лэм, ты меня слушаешь?

— Угу… Да, конечно, Берта.

— Тогда внеси хоть какой-нибудь вклад в разговор вместо этого идиотского мычания.

— Ты хочешь, чтобы я с тобой согласился?

— Я знаю сама, что мистер Уайтвелл приятный мужчина, но тебе следовало бы добавить что-нибудь к тому, что я говорю.

— Я бы не смог. Никто бы не смог.

Ее губы вытянулись в узкую прямую линию.

— Иногда ты, чертенок, вызываешь во мне ненависть. Ты понимаешь — ненависть к себе!

— Разве ты не собираешься съесть свою шоколадку?

— Можешь забрать ее себе.

— Мне не хочется… А что случилось, почему она осталась в живых?

— Не знаю. От той, первой, у меня началось нечто вроде сердцебиения… Ты пообедал, дружок?

— Нет. Я был занят.

— Так вот, мистер Уайтвелл предложил, чтобы мы пообедали все вместе, если ты вернешься к этому времени, конечно. Он сказал, — Берта позволила своему рту расплыться в некое подобие улыбки, по-моему, довольно глупой, — что хочет представить мне своего сына. Мистер Уайтвелл озабочен его душевным состоянием.

— Прекрасно.

Послышался стук в дверь.

— Открой ее, дружок.

Я открыл дверь. На пороге стоял Уайтвелл. Немного позади — юноша, явно его сын. Тот же высокий лоб, длинный прямой нос, красиво очерченный рот. В глазах отца плясал веселый огонек. В глазах сына, того же цвета, ни искорки. Они принадлежали человеку, который бредет по жизни, не получая от этого никакого удовольствия. Филипп был не один. За его спиной стоял мужчина лет сорока, лысый, толстый, по сложению напоминающий гризли [1] Североамериканский медведь. . На лице написана полная компетентность в делах собственных и Уайтвелла.

Уайтвелл начал обряд знакомства:

— Филипп, это — Дональд Лэм. Мистер Лэм, это мой сын, Филипп Уайтвелл.

Высокий юноша слегка наклонил голову, протянул мне руку и вежливо, без всякого жара пожал мою.

— Очень приятно познакомиться с вами. Прошу вас войти, — пригласил я.

Отец продолжил обряд:

— Миссис Кул, позвольте представить моего сына Филиппа. Филипп, это та дама, о которой я тебе рассказывал.

— Миссис Кул, очень рад с вами познакомиться. Отец очень много о вас рассказывал.

Толстяк, о котором, казалось, все позабыли, улыбнулся, протянул мне руку и сказал:

— Меня зовут Эндикотт.

— Лэм, — ответил я.

Мы пожали друг другу руки. Уайтвелл резко обернулся:

— О, извините! И позвольте представить вам, миссис Кул, Пола Эндикотта. Он проработал со мной многие годы. Истинный мозг нашей фирмы. Я… я, видите ли, только получаю прибыль и плачу налог. Пол делает все остальное.

Эндикотт ухмыльнулся добродушной усмешкой мужчины, который силен, здоров как бык и у которого достаточно здравого смысла и деловых возможностей, чтобы не позволять себе волноваться в любом случае.

Берта расплылась в улыбке. Внимательная хозяйка, она позвонила по телефону в ресторан и заказала напитки в номер.

Уайтвелл сказал мне:

— Когда я узнал, что приезжает мой сын, я предложил миссис Кул вместе пообедать. Вы осматривали город?

— Да, мистер Уайтвелл.

— Что-нибудь… обнаружили?

— Кое-что.

— И есть сведения о мисс Фрамли?

— Да.

— Вы с ней говорили?

— Да.

Уайтвелл-старший какое-то время смотрел на меня так, будто я сообщил ему нечто невероятное. Затем произнес с легким смешком:

— Видите ли, я полностью посвятил Филиппа в свои секреты. Филипп знает, что миссис Кул руководит детективным агентством и оно занимается выяснением того, что произошло с Корлой Бурк. Он осведомлен также о вашей роли в этом предприятии, так что если вы обнаружили что-нибудь похожее на путеводную нить, вы не должны скрывать это от него.

Я вытащил из кармана конверт, показал его молодому Уайтвеллу и спросил:

— Это ее почерк?

Он нетерпеливо выхватил у меня конверт, уставился на него, не согнав, правда, с лица отсутствующего вида.

— Это ее почерк.

В свою очередь Уайтвелл-старший тоже схватил конверт.

— Вы были правы, миссис Кул, — сказал он, — мистер Лэм шустро работает.

— Я же. вам говорила.