Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

Она поворачивается к окну и трясет перед собой пухлыми кулаками.

– Вы все-таки позовите Анну Сергеевну, – напоминаю я. – Нам с ней надо…

Но в этот момент дверь за спиной старухи приоткрывается, и в комнату робко заглядывает худенькая женщина в темном платке на плечах.

– Вы меня, что ли? – негромко спрашивает она.

Старуха недовольно сторонится, и женщина заходит в комнату, нерешительно и испуганно смотрит на нас, теребя концы платка.

Мне кажется, испуг никогда не сходит с ее бледного, исхудавшего лица, это ее обычное состояние, наверное. И ничего страшнее для человека, мне кажется, быть не может. Эта женщина все время, каждую минуту, чего-то или кого-то боится – мужа, свекрови, чужих людей, близкой, неминуемой беды, нужды, наконец, которая уже затаилась в углах этого старого дома, впрочем, не затаилась, она на виду.

– Где ваш муж, Анна Сергеевна? – спрашиваю я. – Он нам очень нужен.

– Нету его… – тихо отвечает она, опуская глаза.

– А за вещами его кто приходил? – неожиданно спрашивает Гриша.

– Да Иван.

– Ну, вот. Значит, он у Ивана.

– Нет, что вы, что вы!.. – почему-то пугается Анна Сергеевна. – Нету их там…

– Ты, милая, разболталась чего-то, – сердито обрывает ее старуха. – Ничего-то не варит глупая твоя башка.

– Так они же спрашивают…

– Мало ли чего они спросят. А у тебя у самой тут что, мякина? – старуха с силой стукает женщину по лбу, и та в испуге отшатывается от нее. – Они кто? Чужие люди, неведомые. А он тебе муж родной…

– Ну ладно, – вмешивается Гриша. – Вы, мамаша, не очень-то руки распускайте. И язык, кстати, тоже. Не глупее вас Анна Сергеевна. И сама, наверное, знает, что говорить и что не говорить. А вообще-то… – он оглядывается по сторонам, – придется нам Федора обождать. Что ж, мы зря в такую даль ехали? Да и Федька потом ругаться будет, что его не обождали, как условились. Так, что ли?

Гриша смотрит на меня, и я киваю в ответ.

– Это докуда же вы ждать будете? – грозно спрашивает старуха, упираясь кулаками в бока.

– Докуда придется. Хоть до утра.

– Да я тут сплю, ирод!

– Ну, тогда на кухне посидим. И условие, – строго предупреждает Гриша. – Кто ни постучит, открывать будем мы. А то еще кого вместо Федьки принесет.

– Да ты кто такой, чтоб командовать? – взвизгивает старуха и грозно надвигается всем своим тучным телом на Гришу. – Знать я тебя не знаю! Тьфу, тьфу!

Невысокий, худощавый Гриша кажется рядом с ней мальчишкой, и хохолок на затылке у него торчит тоже совсем по-мальчишечьи.

– Кончайте, мамаша, шуметь, – говорит Гриша. – Уже вот одиннадцать часов. Спать вам пора… – и поворачивается к жене Мухина: – Вы нам разрешите Федора обождать, Анна Сергеевна? Хотя бы на кухне. Мы вам не помешаем.

Он разговаривает с ней подчеркнуто уважительно и с оттенком явного сочувствия и даже симпатии. И это, по-моему, особенно злит старуху.

Словом, мы располагаемся на кухне. В доме постепенно все замирает. В одной комнате спит Анна Сергеевна с детьми, в другой – старуха. Злющая эта старуха долго еще что-то яростно бормочет про себя, кряхтит и бранится. Но наконец засыпает и она, клокочущий, громкий храп доносится из ее комнаты.

Мы не спим. Курим, пьем воду из крана и травим вполголоса всякие истории.

Чего только в эти тихие, настороженные ночные часы не поведаешь другу, сидящему рядом. Я рассказываю Грише о Светке, о скорой нашей свадьбе и о всяких проблемах, с этим связанных. А Гриша рассказывает, как ушла от него жена в прошлом году. Первый раз поехала на курорт, в Крым, и там влюбилась в какого-то летчика. Так домой и не явилась. Только письмо прислала: прощай, мол, и вышли вещи в Николаев. А кроме вещей, между прочим, остались две девочки, четыре годика и семь, первоклассница. К Грише после этого приехала мать жены, живут они теперь вместе. А на письма дочери теща не отвечает. Вот какой переплет. А девочки, между прочим, умненькие и смышленые, и красивые тоже. Гриша с такой нежностью говорит о своих дочках, что совсем по-другому приоткрывается мне вдруг этот человек.

– Нам бы часам к семи утра управиться, – вздыхает Гриша, – я бы Натку в школу успел отвести перед работой. А то Мария Зиновьевна никак не успевает. И Ниночка еще спит.

Я киваю. Да, неплохо бы к утру управиться.

Что ж, как ни неприятно в этом признаться, но, кажется, Кузьмич был прав. Мухин, конечно же, не появится в доме. И старуха завтра разнесет по всей округе весть о ночных гостях. Малоприятная перспектива. А если это дойдет до Мухина, то он, чего доброго, вообще из Москвы удерет. Ищи тогда его. И от этих беспокойных мыслей мне становится не по себе.

Бесконечно тянется эта проклятая ночь. Тихо в доме. Даже старуха перестала храпеть. Слышно только, как капает из крана вода.

Мы уже потихоньку клюем носами. Я смотрю на часы. Три. Самое тяжелое время, середина ночи. Надо сделать по кухне хоть несколько осторожных шагов и встряхнуться. Гриша сонно следит за мной.

Вдруг чуть слышно скрипит кухонная дверь, приоткрывается. На пороге стоит Анна Сергеевна. Поверх ночной рубашки она накинула пальто. Лицо у нее совсем бледное и губы дрожат. Одной рукой она стягивает на груди края пальто.

Анна Сергеевна останавливается в дверях и тихо, еле слышно спрашивает:

– Вы правду скажите, вы не из милиции?

Гриша серьезно и сочувственно смотрит на нее и тоже тихо отвечает:

– Да, мы из милиции, Анна Сергеевна.

Женщина вдруг прижимает свободную руку ко рту и молча плачет, еле слышно всхлипывая и втягивая ртом катящиеся по щеке слезы.

– Ну что вы, Анна Сергеевна… Ну что вы… Ну, успокойтесь, – наперебой говорим мы, вскочив со своих табуреток.

Гриша придвигает ей свою:

– Да вы садитесь…

Анна Сергеевна неловко опускается на табуретку, стараясь запахнуть полы пальто.

– Вы… забрать его… пришли?.. – давясь слезами, спрашивает она.

Ладонь ее уже не прижата ко рту, она опустилась ниже и обхватила горло, словно пытаясь помешать рвущимся оттуда словам.

– Нет, – отвечает Гриша. – Пока нам надо только поговорить.

Но она в отчаянии трясет головой.

– Что вы! С ним нельзя говорить! Это зверь. Он и слов-то не понимает!.. Простых слов!.. Я же… я в ногах у него валялась. Я умоляла… не пей, не пей! Семья же у тебя, дети… Как он измывается над ними, надо мной… вы бы видели только… Заберите!.. Христом-богом прошу, заберите… сил моих больше нет так жить…

– Успокойтесь, Анна Сергеевна, – волнуясь, говорит Гриша. – Я вас прошу, успокойтесь. Нельзя так.

Я поспешно протягиваю ей стакан воды.

– Выпейте…

Но она ничего не видит, ничего не слышит, она словно в бреду и не может остановиться.

– Я бы уже давно… но как без отца? Два мальчика ведь… И эта ведьма еще… кружит, кружит… А мне он опостылел, ну совсем… со страхом жду его каждую ночь, с жутью… пьяный, грязный лезет в постель… скотина чище, ласковей… трясусь вся… Я вас прошу… – она вдруг соскальзывает с табурета на пол и тянет к нам руки. – Ну, люди вы или нет?.. И дети же…