Артур Моррисон - Сыщик Мартин Хьюитт

Все это практически очевидно, но самое главное все еще остается загадкой.

— Вы говорите, что знаете , что в комнате был еще один человек, — сказал я. — Но откуда?

— Как я уже говорил: очевидное умозаключение. Пойдемте со мной, и вы сами увидите, как я к нему пришел. Вы часто говорите о своем интересе к моей работе и внимательности, с которой за ней наблюдаете. Так что это не должно отнять у вас много времени. Всю комнату вы видели точно так же, как и я. Перенеситесь мыслями обратно и вспомните, какие мелкие предметы были разбросаны вокруг, и как они могут повлиять на это дело. Быстрое изучение сцены действий — вот первая важная часть любого расследования. К примеру, заметили ли вы газету?

— Да. На полу лежала вечерняя газета, но я ее не рассматривал.

— Что-нибудь еще?

— На столе стоял графин виски, снятый с танталовой полки в серванте, и так же один стакан. А это, кстати, — добавил я, — выглядело так, будто в комнатах все же находился только один человек.

— Возможно, но это не самый сильный вывод. Продолжайте!

— На полке стояла ваза с фруктами, а рядом тарелка со скорлупой от орехов, огрызком яблока, орехокол и, кажется, апельсиновая кожура. Комната была заставлена обычной мебелью, правда у стола не было ни одного стула, кроме того, в котором сидел сам Фогатт. Думаю, это все, что мне удалось заметить. Погодите — на столе еще стояла пепельница, а рядом лежала недокуренная сигара — правда, только одна.

— Превосходно, и вправду превосходно, как далеко могут зайти память и простая наблюдательность. Вы увидели и запомнили все в точности, как оно было. И теперь , конечно же, прекрасно понимаете, как я узнал, что другой человек только что покинул это место?

— Нет, я не понимаю. Если, конечно, в пепельнице не лежал какой-то необычный пепел.

— Справедливое предположение, но нет — там было совсем немного пепла, — ровно столько, сколько возможно было стряхнуть с той недокуренной сигары. Вы хорошо помните все мои действия, когда мы спустились вниз?

— Кажется, вы вернули бутылку масла дочери ключницы.

— Да. Вы не видите в этом никакой подсказки? Ну же, теперь-то вы догадались?

— Нет.

— Тогда я вам не скажу. Вы этого не заслужили. Думайте и ни единого слова на эту тему до тех пор, пока не сообразите хоть одно предположение. Все у вас прямо перед носом. Вы смотрите на это, вы помните это, но никак не можете это увидеть. Не стану поощрять кашу в вашей голове, дорогой друг, рассказывая вещи, которые вы и сами прекрасно знаете. До встречи — сейчас мне нужно идти. У меня на руках дело, которое нельзя откладывать.

— Получается, вы не собираетесь дальше разбираться с Фогаттом?

Хьюитт пожал плечами:

— Я не полицейский. Это дело в надежных руках. Конечно, если кто-то обратится ко мне с этим вопросом как с заказом, я за него возьмусь. Этот случай весьма интересен, но ради него я не могу бросать свою работу. Я держу ухо востро и ничего не забываю. Иногда такие дела разрешаются сами. В этом случае я, как примерный гражданин, готов помочь закону. Au revoir .

Я сам занятой человек и не мог себе позволить долго возиться с головоломкой Хьюитта. Но когда я на нее отвлекался, в голову не приходило совершенно никакого ответа. Через неделю после допроса я взял отпуск (по ночам я регулярно записывал свои заметки на протяжении последних пяти лет). В итоге за целых шесть недель мне ни разу не довелось встретиться с Хьюиттом. По возвращении (до конца отпуска оставалось еще несколько дней) мы встретились с ним в «Лузатти», вниз по Ковентри-стрит, за обедом.

— В последнее время я часто тут бываю, — сказал Хьюитт. — Очень уж хорошо у них кормят. О нет, только не за тот столик, — он взял меня под руку, когда я повернулся к свободному уголку. — Думается мне, там сильно сквозит. Он отвел меня к столу побольше, за которым сидел высокий и стройный смуглый молодой человек.

Не успели мы присесть, как Хьюитт с новым знакомым уже пустился в оживленную беседу о езде на велосипеде. Это очень меня удивило, поскольку наш резко оборвавшийся разговор был совершенно не о том, и я точно знал, что Хьюитт никогда ни капли не интересовался велосипедами. Однако я кое-что знал об этом — мимоходом встречались материалы во время работы, — поэтому у меня получилось поддержать эту необычную тему. Постепенно лицо молодого человека озарилось неподдельным интересом. Юноша был весьма ладным, с темной, но очень чистой кожей, однако тяжелый и злой взгляд, выступающие скулы и квадратная челюсть создавали не самое приятное впечатление. Но со временем наш сосед по столику преобразился, и на его лице светилось выражение учтивого интереса.

— Конечно, — сказал Хьюитт, — у нас есть несколько превосходных спортсменов, но я думаю, что все дело в забытых велосипедистах пяти, десяти и пятнадцати лет назад. Осмонд, по моему мнению, дал бы фору любому из наших современников, и так же сомневаюсь, что многие из них одолели бы Фёрниуолла на пике его карьеры. Но бедный старина Кортис — о, он был одним из лучших. Никто никогда не побеждал Кортиса, кроме — ох, как же его, — кто-то же однажды его обогнал, но вот кто? Не могу вспомнить.

— Лайс, — сказал молодой человек, метнув взгляд наверх.

— Ах, точно — Лайс. Чарли Лайс. Это же был чемпионат?

— Майльский чемпионат 1880. Однако Кортис выиграл в остальных трех.

— Да, именно так. Я видел его, когда он побил предыдущий рекорд на 2,46 милях. И тут же Хьюитт с головой нырнул в разговор о двух- и трехколесных велосипедах, рекордах, велосипедистах, Хиллиере, Снере и Ноэле Уайтинге, Тейлерсоне и Эплярде. Молодой человек с увлечением подхватывал каждую тему, а я сидел в тени незнания.

Как оказалось, наш новый друг сам был видным велосипедистом несколько лет назад и по просьбе Хьюитта продемонстрировал нам свою аккуратную золотую медаль, которую носил с собой на цепочке от часов. Он рассказал, что выиграл ее в старые добрые времена, когда гоночные трассы были плохими, и каждый велосипедист носил на лице россыпь шрамов, остававшихся от бесчисленного количества самых разнообразных происшествий во время езды. Он показал нам голубую отметину у себя на лбу и сказал, что это как раз один из гоночных шрамов, оставшийся после неудачного падения, которое стоило ему двух зубов и сломало оставшиеся. В его улыбке действительно было два заметных пробела.

Официант принес десерт, и наш молодой сосед взял себе яблоко. Орехокол и нож для фруктов лежали с нашей стороны стола, и Хьюитт повернулся и предложил юноше нож.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Хорошее яблоко я всегда только протираю, никогда не срезаю с него шкурку. Большая ошибка чистить яблоки, если они, конечно, не какие-нибудь заморские с толстой кожурой.