Николай Слободской - Пророчица

Краткий вывод, следовавший из этих свидетельств очевидцев, гласил: женщина, которую Антон рекомендовал как свою тетю Мотю , выглядела как типичная пожилая деревенская дурочка , каковой она, без сомнения, и была. На основании чего участвовавшие в этом разговоре моментально поставили такой диагноз (впоследствии, правда, подтвержденный официальными документами — но они-то этого знать не могли), объяснить мне никто толком не смог, но каждый из них считал, что видел это собственными глазами и что никаких других толкований виденного просто быть не может. И я их вполне понимаю. Действительно, какие я могу привести доводы в пользу того, что видимое мною животное — кошка? Просто то, что я вижу, полностью соответствует моему (и всеобщему) представлению о кошке . И что тут дальше обсуждать?!

Пришедшая с Антоном особа представляла собой пожилую женщину (по возрасту скорее старуху, но без видимой старческой дряхлости и немощи), среднего роста, полную, с грузной, расплывшейся фигурой, чья бесформенность усугублялась ее одеждой, висевшей на ней мешком. Она была одета в некий балахон — что-то вроде домашнего (или, скорее, больничного) халата с завязочками — из какой-то материи неопределенно грязного цвета, какую уже и в те годы вряд ли можно было увидеть на ком-то из более или менее нормальных людей. (Может быть, это и был тот самый загадочный туальденор , о котором писали классики и чье имя и вид которого уже изгладились из памяти последующих поколений?) Голова ее была повязана платочком, а в правой руке она держала средних размеров узел — какие-то вещи завязанные в старую простыню с ржавыми пятнами на ней. В целом, это была старуха, как старуха, ничем особо не примечательная, если не считать ее одеяния, может быть, и терпимого в домашней обстановке, но уж никак не пригодного для похода в гости или хотя бы просто для выхода на улицу. Но эффект ее появления был связан, конечно, не с этими мелочами — их, наверное, никто в первые минуты и не заметил. Главное, что с первого взгляда бросалось в глаза и на сто процентов обуславливало общее впечатление и оценку, было безмятежно тупое выражение ее лица, на котором нельзя было заметить и следа не то, что какой-нибудь мысли, но и какого-то простейшего чувства. На протяжении всего разговора, при котором она присутствовала, она ни единым движением мимических мышц, ни единым звуком не выразила своего отношения к происходящему. Понимала ли она, что говорят стоящие рядом с ней люди, куда тянет ее за рукав Антон, где она находится? Если она что-то и понимала, то весь ее вид свидетельствовал, что ее это нимало не затрагивает и не интересует — как корову, молчаливо сопящую при разговоре хозяев, рассуждающих, зарезать ли ее этой осенью или всё же оставить до будущего года.

Пока Антоша повторно, но все еще сбивчиво принялся объяснять Пульхерии: «Моя тетя… вот, познакомьтесь, вы ведь ее еще не видели… Матрена Федотовна… одинокая, живет в доме престарелых в нашем городе… вы же понимаете, там палата на шестнадцать коек… ну и… я хотел… в домашней обстановке… я договорился… на некоторое время…» и т. д., окончательно пришедшая в себя Калерия решительно приготовилась к продолжению разговора и начала свою подготовку к нему с того, что, щелкнув выключателем, зажгла висевшую под потолком лампочку, и это уже само по себе говорило об ее оценке сложившейся ситуации, как экстраординарной, — в обычных условиях свет в этом коридоре зажигали редко и лишь поздно вечером, а днем довольствовались тем полумраком, который создавался освещением через кухонные окна. Повышенная видимость позволяла нашим жильцам более детально рассмотреть тетю Мотю , но, как я понимаю, не внесла ничего принципиально нового в ее уже сложившуюся до того оценку. Кстати сказать, именно в этот момент в коридоре появился еще один заинтересованный наблюдатель и слушатель: из комнаты вышел Витя с чайником, бодро направлявшийся, ясное дело, на кухню. Однако, едва успев прикрыть за собой дверь, он остановился на полдороге, озадаченный необычным многолюдством в коридоре и открывшейся ему занятной картиной. Он быстро ухватил суть происходящего и, похоже, в первую очередь воспринял его юмористический аспект (по крайней мере, Антон потом говорил о легкой ухмылке, с которой Виктор выслушивал продолжавшийся разговор и рассматривал экзотическую пришелицу). Судя по всему, его — в отличие от наших дам — возможность вселения в нашу квартиру дурочки малахольной не особенно испугала, и он смотрел на разворачивающийся конфликт как на занятное представление.

Как раз в это время Пульхерия, выслушав путаные объяснения Антона, перешла в умеренную контратаку (или, может, правильнее будет охарактеризовать это как разведку боем ?):

— Ну, как же это, Антон Борисович? ( чувствуете попытку приподнять разговор на официозный уровень? ) Как это — поживет у вас? Разве так делается? Это же…

И, видимо, чувствуя слабость имеющихся у нее доводов, она тут же запросила подкрепления и выхода на поле битвы главных сил:

— Афанасий Иваныч! — крикнула она в полуоткрытую дверь своей комнаты. — Выйди сюда. Тут дело есть до тебя.

Однако первым эффектом этого угрожающего, но одновременно и жалобного призыва, оказалась неожиданно резкая реакция со стороны Антона:

— Так что же это? — начал он высоким, срывающимся голосом (до этого он мямлил и бубнил, а тут явно взъерепенился). — Вы запрещаете мне сюда и родственников приводить без вашего разрешения? Так что ли я должен понимать?

— Но, Антоша, так ведь, действительно, не годится. Надо же как-то заранее предупреждать… Обговаривать такие вещи, — мягко, но и решительно встряла в начинающуюся перепалку Калерия. Она, безусловно, хотела избежать открытой ссоры с неразумным «пацаном» и добиться желаемого удаления дурочки путем увещеваний и безобидных воздействий.

— Да я ведь и не отказываюсь обговаривать, — несколько сбавил тон виновник смуты.

Тут в коридор вышел сам Жигунов, и инициатива, как и предполагалось, перешла сама собой в его руки. Надо думать, он слышал через открытую дверь большую часть предыдущих разговоров и, в общем, уже сориентировался в происходящем. Даже если он и был поражен обликом тети Моти , то виду он всё же не подал и с самого начала говорил, как всегда, кратко и увесисто. Выйдя, он поздоровался, осведомился у Антона, правильно ли он понял, что пришедшая с ним — его тетя (« Да, — подтвердил тот, — верно, Матрена Федотовна »), уточнил сведения о доме престарелых: «Это тот, что на Чернышевском спуске? Ну, знаю» . После чего в присущей ему начальственной манере подвел итоги обсуждения вопроса: