Николай Слободской - Пророчица

Вот основная диспозиция, из которой исходило расследование первого двойного убийства, произошедшего в нашем доме за тридцать пять лет до второго, с которым столкнулись мы. Выше я написал, что источником этих сведений была статья в «N-ском листке», но на деле таких статей было несколько: первая — основная и несколько небольших заметок, появлявшихся в «Листке» на протяжении двух или трех недель вслед за первой. В других газетах за тот же период Антону ничего найти не удалось — только в городской «вечерке» было по свежим следам опубликовано очень краткое сообщение, в котором даже не указывалась фамилия погибших: они были названы «семейной парой, жившей в собственном доме» . Репортер же «Листка» продолжал следить за этим преступлением, вызвавшем в городе много разговоров, и в своих последующих заметках добавлял кое-какую информацию о деле и о ходе его расследования. Несомненно, у него имелись надежные информаторы как в угрозыске, так и в других местах (в том числе, и среди тех, кого ныне именуют криминальными кругами ), так что скрыть от него что-то существенное было бы, наверное, затруднительно. Хотя мы, конечно, не знаем, какую часть из того, что он узнавал сам, он мог сообщать читателям «Листка».

Важные данные, появившиеся в его заметках, касались вероятного мотива преступления. По общему мнению, господствовавшему среди близких знакомых и партнеров покойного нэпмана, в доме могла находиться крупная сумма денег: Сатуновский вел активные негоциации (что-то постоянно покупал и продавал) и имел для этого солидный свободный капитал, а поскольку на его счету в банке средств оказалось немного, то надо предполагать, что основные суммы он хранил под руками — в сейфе, находившемся в его домашнем кабинете (в его конторе, конечно, также был сейф, но в нем, по словам бухгалтера, находились только те деньги, которые требовались для расчетов с работниками и для мелких служебных расходов). Домашний же сейф был обнаружен после убийства открытым (связка ключей лежала рядом) и практически пустым — в нем осталась только стопка каких-то платежных документов. Не были найдены в квартире и драгоценности, принадлежавшие убитой, а их было, по всей видимости, немало. Хорошие знакомые Сатуновской упоминали о бриллиантовых серьгах, в которых она появлялась в обществе, нескольких кольцах с бриллиантами, старинном золотом кольце с крупным рубином, замечательном жемчужном ожерелье, нескольких брошках и браслетах — вероятно, были и другие ценные вещи. Однако дамская шкатулка, очевидно предназначенная для хранения таких вещей, была найдена абсолютно пустой. Исчез и массивный золотой портсигар хозяина дома, хорошо известный его деловым партнерам. Таким образом, трудно было сомневаться, что основным мотивом убийства было ограбление и что преступникам удалось уйти с богатой добычей. Однако ничего из похищенных вещей не всплыло, и в криминальных кругах (на малинах и в шалманах ) так же ломали голову над тем, чьих это рук дело, как и в сыскных кругах (в угрозыске).

В одной из своих заметок уже известный нам репортер (хотя все заметки были без подписи, но ясно, что писал их один и тот же человек) намекал, что следствие напало на горячий след и что скоро преступники будут выявлены и арестованы, однако его надежды не оправдались, и дело это завяло, не имея никакого явного развития (Антон пролистал всю годовую подшивку «Листка»), а потом в городе начался сенсационный судебный процесс по обвинению в колоссальных растратах и хищениях руководителей нашего городского отделения государственного пароходства, и дело Сатуновских окончательно исчезло со страниц «Листка». Кто был наследником погибшего коммерсанта и предпринимал ли он какие-то действия, чтобы найти убийц и вернуть себе исчезнувшие ценности, Антону выяснить не удалось. Единственное, что он установил, это факт принадлежности нашего дома государству в 1931 году: в справочнике за этот год дом уже числился в ведении горкоммунхоза. Надо полагать, что наследников Сатуновского (если они, действительно, были) постигла та же судьба, что и всю обреченную на исчезновение нэпманскую прослойку. Путем известных методов (налогов конфискационного типа, разного рода прижимов и утеснений) государство избавилось от тех, кого призывало лишь на краткий срок, чтобы справиться с хозяйственной разрухой. Но в случае Сатуновских главная выгода от ликвидации конкретного нэпмана досталась не государству, а каким-то вмешавшимся в запланированную государственную политику преступникам, и угрозыск, чьей задачей было стоять на защите государственных интересов, не смог, как видно, ничего с этим поделать.

Собрав всю эту информацию, Антон, как я уже сказал, сразу же назначил Жиганова-Жигунова на вакантное место убийцы Сатуновских. Идея, лежавшая в основе его гипотезы, была простой: кто же, как не этот гад? В качестве «доказательств» он мог привести лишь два факта: зажиточность нынешнего Жигунова, плохо сочетавшуюся с его незначительной ролью в процессе общественного производства и, соответственно, с маленькой зарплатой, и наличие у Веры Игнатьевны кольца с рубином. Про первое обстоятельство я уже писал, и его можно было объяснять по-разному (Антон ведь тогда не мог знать о реальных размерах жигуновского богатства), а что касается кольца, то его и вовсе нельзя рассматривать как улику — таких колец в стране, наверное, десятки (а может, и сотни) тысяч, и нет оснований считать, что кольцо Пульхерии было хотя бы похоже на кольцо Сатуновской. Строго говоря, никаких серьезных зацепок у обуреваемого жаждой справедливости Антона не было, и его желание «навесить» на соседа давнее уголовное дело могло выглядеть со стороны как голословное обвинение Жигунова — субъекта, соглашусь, не вызывающего симпатии, но ни в чем явно криминальном не уличенного, — в тяжком преступлении, то есть практически как клевета на честного советского гражданина.

Наш борец за справедливость и сам понимал, что реально предъявить Жигунову он ничего не может, и потому решил предпринять некоторые действия, способные помочь выявлению долго скрываемой истины, — он, можно сказать, взялся за собственное расследование. Почему он надеялся изобличить убийцу, хотя это не удалось тогдашнему угрозыску, явно имевшему на руках побольше козырей, чем их было у Антона? Ответить на этот вопрос трудно, да и сам новоявленный сыщик не смог мне сказать по этому поводу что-либо внятное. Но, повторю еще раз, смелость города берет — ведь изобличил же! Хотя, конечно, совсем не так, как ему это представлялось. Тут в рассуждениях Антона был еще один пунктик: он уцепился за то, что Жиганов числился в доме Сатуновских дворником, а, как известно, все дворники — еще с дореволюционных времен — тесно сотрудничали и с местной полицией, и с охранкой, если не прямо состояли у них в штате. Продолжая эту линию и учитывая, что после войны Жигунов, почти несомненно, занимался активным доносительством на окружающих, Антон не без оснований предполагал, что этот змей еще в двадцатые годы не только мел двор и колол дрова в доме Сатуновского, но и исправно информировал соответствующие органы о поведении своего хозяина, человека изворотливого, скользкого и не вызывающего доверия у советской власти. А если это так, то контакты со всемогущими органами могли помочь Жигунову выпутаться из подозрений и выйти сухим из воды — так или приблизительно так рассуждал Антон перед тем, как приступить к своему расследованию. Уклоняясь от оценки Антошиных гипотез, я могу только сказать, что в начале его сыскной деятельности шансы на какой-либо успех были у него неотличимы от нуля — между ним и расследуемым преступлением лежали тридцать пять лет жизни, насыщенной самыми разнообразными событиями, а это пустяками не назовешь.