Джон Ле Карре - Шпионское наследие

— На случай если я об этом забыл упомянуть или вы вдруг не расслышали, — говорит Кролик медоточивым голосом. — Насколько мы понимаем, в операции «Паданец» участвовал ваш друг и коллега Алек Лимас, которого, если помните, застрелили у Берлинской стены, когда он пытался спасти свою подругу Элизабет Голд, которую к тому моменту тоже уже застрелили. Или этого вы тоже не помните?

— Еще как помню, — огрызаюсь я. И только потом поясняю: — Вы меня спрашивали про «Паданец», а не про Алека. И я вам ответил: нет, не помню. Никогда не слышал. Извините.

В любом допросе отрицание вины становится отправной точкой. О предыдущем обмене любезностями можно забыть. После отрицания расклад кардинально меняется. На уровне агента тайной полиции отрицание человеком своей вины почти всегда оборачивается немедленным возмездием — не в последнюю очередь потому, что рядовой агент глупее своего подопечного. Умный следователь, напротив, когда дверь перед его носом захлопывают, не пытается сразу в нее ломиться. Он перегруппируется и зайдет к жертве с другого боку. И, судя по довольной улыбке Кролика, именно это он сейчас обдумывает.

— Что ж, Питер. — Голос его стал тверже, несмотря на все мои заверения. — Отставим пока тему операции «Паданец», и, если не возражаете, мы с Лорой зададим вам несколько фоновых вопросов , касающихся более общего предмета.

— Например?

— Персональная подотчетность. Вечная проблема: где заканчивается подчинение приказам старших и начинается ответственность за индивидуальные действия. Улавливаете?

— Не очень.

— Вы полевой игрок. Контора дала вам зеленый свет, но что-то пошло не по плану. Пролилась невинная кровь. Вас или вашего коллегу подозревают в превышении полномочий. Такой сценарий вы никогда не рассматривали?

— Нет.

То ли он забыл, что я плохо слышу, то ли решил, что у меня со слухом нет проблем.

— И вы себе не можете представить, чисто абстрактно, как возникает подобная напряженная ситуация? Оглядываясь на все передряги, в которые вы попадали на протяжении своей долгой оперативной карьеры?

— Нет. Не могу. Уж извините.

— Ни одного случая, когда вам показалась, что вы превысили полномочия и затеяли то, что потом уже не могли остановить? Поставили свои чувства, потребности — или даже аппетиты — выше долга? И тем самым спровоцировали ужасные последствия, которые вовсе не имели в виду или не предвидели?

— В этом случае я бы получил выговор от начальства, не так ли? Или отзыв в Лондон. А при худшем раскладе мне указали бы на дверь, — говорю я с озабоченным лицом дисциплинированного школьника.

— Посмотрите на это несколько шире, Питер. Я имею в виду третьих лиц, которые могут считать себя пострадавшими. Простые люди, посторонние, которым — вследствие ваших действий, по ошибке, сгоряча или просто по причине слабости — был нанесен побочный ущерб. Люди, которые могли решить — спустя годы, даже десятилетия, — что у них есть все основания начать судебную тяжбу против Службы. За причинение материального ущерба или, если это не прокатит, за необдуманное убийство, а то и хуже. Против Службы в целом или, — его бровки лезут вверх в притворном изумлении, — или, конкретно, против одного из ее бывших членов. Такая вероятность вам в голову не приходила? — Он уже разговаривает со мной не как юрист, а скорее как врач, готовящий пациента к плохим новостям.

Не торопись с ответом. Почеши старую голову. Результат нулевой.

— Пожалуй, я был слишком занят созданием проблем для противника, — отвечаю с усталой улыбкой ветерана. — Перед тобой враг, у тебя на хвосте сидит Контора, тут не до философствований.

— Самая простая стратегия с их стороны: начать с парламентской процедуры и подготовить почву для судебного расследования с помощью письма, предшествующего подаче иска. Вместо того чтобы действовать сразу на всю катушку.

Кролик, не мешай мне думать.

— А когда уже начнется судебное расследование, парламентский запрос, само собой, будет отозван . И суд получает карт-бланш. — Он ждет, я молчу, тогда он нажимает на меня сильнее: — По поводу «Паданца» так и не слышно звона? Секретная операция, растянувшаяся на два года, в которой вы сыграли значительную — кое-кто сказал бы героическую — роль. Ни одного колокольчика?

Тот же вопрос задает мне Лора, глядя на меня своими немигающими карими глазами монашки. А я снова пытаюсь порыться в своей старческой памяти и — вот же напасть! так ничего и не найдя, — какое у нас тысячелетие на дворе? — печально мотаю седой головой.

— Это был какой-то тренировочный курс? — храбро спрашиваю я.

— Лора только что вам рассказала, что это было, — следует отповедь.

— Ах да, разумеется, — говорю я, пытаясь изобразить смущение.

Мы пока отставили тему «Паданца» и вновь вернулись к простому постороннему человеку, который сначала вцепляется в некоего поименованного бывшего члена Службы через Парламент, а затем вторично кусает его уже в суде. Но пока не прозвучало имя … о каком бывшем члене мы ведем речь. Я говорю «мы», поскольку если тебе доводилось как участвовать в допросах, так и сидеть в качестве подозреваемого, то ты знаешь: речь идет о соучастии, когда ты и твои следователи составляете одно целое и обе стороны обмениваются выпадами.

— Взять хотя бы ваше персональное досье, Питер. А точнее то, что от него осталось, — жалуется Лора. — Речь даже не о том, что его почистили. Из него сделали отбивную. Предположим, там были секретные приложения, содержащие слишком деликатный материал для общего архива. Никаких претензий. На то они и секретные. Но что мы находим в спецархиве? Ноль без палочки.

— Мать вашу так, — уточняет Кролик. — Вся ваша служебная карьера, согласно персональному досье, сводится к ох…ительному акту об уничтожении документации.

— В лучшем случае, — добавляет Лора, нисколько не смущенная непарламентскими выражениями в устах юрисконсульта.

— Но будем справедливы, Лора. — Кролик изображает человека, искренне сочувствующего осужденному. — А если это дело рук недоброй памяти Билла Хейдона? — Тут он снова обращается ко мне: — Кто такой Хейдон, вы, наверное, тоже не помните.

Хейдон! Билл Хейдон. Еще бы не помнить. Советский двойной агент, который в качестве главы всемогущего Комитета общего управления, или, проще, Лондонского управления, на протяжении трех десятилетий исправно передавал все секреты московскому Центру. Имя этого человека я постоянно прокручиваю в голове, но зря они ждут, что я сейчас подпрыгну и закричу: «Сукин сын! Вот кому бы я свернул шею». Что, кстати, сделал кое-кто другой из моих знакомых, к полному удовлетворению британской стороны.