Джон Карр - Подвиги Шерлока Холмса

Даже сейчас, спустя много времени, Шерлок Холмс настаивает, чтобы я сделал все от меня зависящее для сохранения в тайне имен действующих лиц этого повествования. Само собой разумеется, я выполню это желание моего друга. В процессе расследований нам с Холмсом волей-неволей приходилось узнавать чужие тайны, разоблачение которых могло бы привести к большим неприятностям. И я считаю делом чести не допускать, чтобы какое-нибудь мое неосторожное слово принесло вред любому из тех наших клиентов – из высших слоев населения или из простых людей, – которые излили свои горести в нашей скромной квартире на Бейкер-стрит.

Я припоминаю, что впервые услышал об этом деле в конце сентября. Был серый холодный день, в воздухе носился легкий туман, и я возвращался домой пешком после посещения пациента на Ситон-Плэйс. Внезапно мне послышалось, что за мной кто-то крадется. Меня догнал мальчишка, состоявший в «Иррегулярном отряде Бейкер-стрит», как Холмс называл группу грязных и чумазых мальчишек, услугами которых он пользовался в затруднительных случаях. Они были его глазами и ушами в лондонских трущобах.

– Хэлло, Билли! – сказал я.

Мальчишка не подал виду, что узнал меня.

– Нет ли у вас спички, хозяин? – спросил он, показывая окурок.

Я дал ему коробок со спичками. Возвращая его, он на мгновение взглянул мне в лицо.

– Доктор, скажите мистеру Холмсу, чтобы он остерегался Лакея Бойса, – быстро прошептал он и исчез.

Я был доволен, мне придется передать Холмсу загадочное сообщение. Дело в том, что для меня было ясно: мой друг занят расследованием какого-то дела. Уже несколько дней его настроение менялось: то он был охвачен энергией, то погружался в глубокие размышления и при этом много курил. Но, вопреки обыкновению, он не считал нужным поделиться со мной своими заботами. Теперь мне предоставлялась возможность включиться в это дело независимо от желания Холмса. Должен признаться, это обстоятельство доставляло мне немалое удовольствие.

Войдя в нашу гостиную, я увидел Холмса. Еще не сменивший своего красного халата, он полулежал в кресле перед камином, его серые глаза с набухшими веками были задумчивы, он глядел в потолок сквозь облако табачного дыма. В длинной, тонкой руке он держал какое-то письмо. Конверт с отпечатанной на нем короной (я это тут же заметил) лежал на полу.

– А, это вы, Уотсон! – сказал он с раздражением. – Вы вернулись раньше, чем я предполагал.

– Может быть, как раз это и поможет вам, – сказал я, немного обиженный его тоном. И я тут же передал ему слова Билли. Холмс поднял брови.

– Любопытно! – сказал он. – Но при чем тут Лакей Бойс?

– Поскольку я совершенно не в курсе ваших дел, я затрудняюсь ответить на этот вопрос, – заметил я.

– Клянусь честью, Уотсон, это довольно ясный намек! – воскликнул Холмс с усмешкой. – Знайте, если я еще не открыл вам, чем я сейчас занимаюсь, то не потому, что не доверяю вам. Дело это очень тонкое, и я считал необходимым тщательно продумать его, прежде чем просить вашей дружеской помощи.

– Вам незачем оправдываться.

– Я в тупике, Уотсон. Может быть, как раз сейчас нужны энергичные активные действия, а не глубокомысленные размышления. – Он умолк и, вскочив с кресла, подошел к окну. – Мне пришлось столкнуться с одним из самых серьезных случаев шантажа за всю мою жизнь! – воскликнул он. – Я надеюсь, вам известно имя герцога Каррингфорда?

– Вы говорите о покойном заместителе министра иностранных дел?

– Точно.

– Но ведь он умер года три тому назад, – заметил я.

– К вашему сведению, я слышал об этом, – раздраженно сказал Холмс. – Но вернемся к делу. Несколько дней тому назад я получил письмо от герцогини, его вдовы. Письмо было написано в таких серьезных тонах, что я не замедлил выполнить ее просьбу и побывал у нее на Портланд-Плэйс. Герцогиня обладает высоким интеллектом и, как сказали бы вы, красива. Сейчас она ошеломлена страшным ударом, обрушившимся на нее буквально накануне, ударом, угрожающим ей гибелью и в финансовом отношении, и в глазах всего общества. Удар обрушился не только на нее, но и на ее дочь. И весь ужас заключается в том, что несчастье произошло совсем не по ее вине.

– Одну минутку! – прервал я Холмса, беря с кушетки газету. – В сегодняшнем «Телеграфе» упоминается о помолвке ее дочери леди Мери Гладсдэйл с сэром Джеймсом Фортеском, членом совета министров.

– Совершенно верно. И как раз здесь нужно ждать хорошо рассчитанного удара дамоклова меча.

Холмс вытащил из кармана своего халата два листа бумаги, скрепленных вместе, и перебросил их мне.

– Ваше мнение, Уотсон? – спросил он.

– Одна бумага – копия свидетельства о браке между Генри Коруином Гладсдэйлом, холостяком, и Франсуазой Пеллетан, девицей. Документ помечен 12 июня 1848 года и составлен в Валансе во Франции, – заметил я, просмотрев документы. – Другая бумага, очевидно, запись того же брака в церковной регистрации. Кто этот Генри Гладсдэйл?

– Гладсдэйл получил в 1854 году, после смерти его дяди, титул герцога Каррингфорда, – мрачно сказал Холмс. – А пять лет спустя женился на леди Констанс Эллингтон, ныне герцогине Каррингфорд.

– Значит, он овдовел?

К моему удивлению, Холмс яростно хлопнул кулаком по столу.

– Тут-то и заключается вся чертовщина! – воскликнул он. – Мы не имеем сведений о смерти его первой жены. Герцогине только теперь сообщили о тайном браке ее мужа в молодости, во время его пребывания на континенте. Ее информировали, что первая жена жива и готова предъявить свои права, если это будет необходимо. Покойный герцог оказался двоеженцем, и его вдова не имеет никаких прав ни на его имущество, ни на титул, а дочь оказывается незаконнорожденной…

– Как! Это после тридцати восьми лет брака! Это чудовищно, Холмс!

– Добавьте к этому, Уотсон, что неведение герцогини не является доказательством ее невиновности как перед лицом закона, так и в глазах общества. Что касается продолжительности молчания первой жены, то это объясняют тем, что она, после внезапного исчезновения мужа, не представляла себе, что Генри Гладсдэйл и герцог Каррингфорд – одно и то же лицо. И все же мне кажется, что, занимаясь этим делом, я столкнусь с чем-то еще более зловещим.

– Мне бросилось в глаза, – сказал я, – что, говоря о первой жене, которая сможет предъявить свои права, вы упомянули: «если окажется необходимым». Значит, это шантаж с требованием большой суммы денег?

– Нет, тут дело серьезнее, Уотсон. Денег не требуется. Цена молчания – это передача герцогиней копии некоторых государственных документов, лежащих в настоящее время в запечатанном ящике кладовой банка Ллойда на Оксфорд-стрит.

– Чепуха, Холмс!

– Не совсем чепуха. Вспомните, что покойный герцог был заместителем министра иностранных дел. Для правительства имеет большое значение, чтобы не были разглашены копии документов и записок, подлинники которых находятся под охраной государства. Есть много причин, по которым человек в положении герцога может держать у себя некоторые документы. В свое время совершенно безвредные, они могут в изменившихся обстоятельствах последующих лет приобрести очень большое значение, особенно с точки зрения иностранного и к тому же враждебного государства. И вот несчастная герцогиня поставлена перед выбором: либо измена родине, за что ей будет передано свидетельство о первом браке ее мужа, либо полное разорение и гибель двух совершенно неповинных женщин, одна из которых накануне свадьбы. И все дело в том, Уотсон, что я бессилен помочь им.