Николай Животов - Убийца

Теперь появился новый союзник – Дмитрий Ильич Павлов, человек солидных лет, пользующийся общими симпатиями за свою безупречную подвижническую жизнь; его помощь может быть очень серьезна и важна, потому что авторитет Дмитрия Ильича с переходом в единоверие возрастет и в глазах старика Петухова.

Ганя последние дни окрепла, несколько поправилась и похорошела. Она стала даже смелее в обращении с отцом и самоувереннее в своих поступках. Сознание, что она не одна, что у нее есть поддержка, придавало ей бодрости. Но благотворнее всего на нее влияло исчезновение Куликова. У нее иногда рождалась смутная надежда, что, может быть, Куликов совсем отступился от нее.

– И в самом деле, – рассуждала она, – какой интерес ему связать свою жизнь с моей, когда я ему прямо говорила, что он мне противен, что я никогда не в состоянии его полюбить!.. Денег ему не нужно, он сам богат, а миллионов за мной он не получит… Ну, и бросил!..

Ганя только что накинула платок и собралась после обеда сходить на часок в контору, как за ней прибежала горничная.

– Агафья Тимофеевна, пожалуйте к папеньке, вас зовет, Иван Степанович приехал…

Если бы в этот момент на девушку вылили ушат холодной воды, то она меньше бы испугалась и взволновалась… Она оцепенела и застыла на месте.

– Приехал, приехал, – шептали ее губы… – О, боже!..

– Идите скорее, папенька ждут, – проговорила горничная и скрылась.

– Идти… Идти… да, надо идти… Иду… иду…

И нетвердою походкою она пошла в кабинет к отцу. Куликов при ее появлении встал, пошел навстречу и любезно поцеловал у нее руку. Гане показалось, что он изменился, осунулся и выглядел скромнее, чем обыкновенно… Впрочем, она плохо видела и соображала, когда встречалась со своим женихом… У нее отнимался язык, заволакивался туманом рассудок и парализовались все чувства. Один безотчетный страх, почти ужас поглощал ее…

– Ганя, – произнес старик, – Иван Степанович, оказывается, был болен, а мы и не знали! Кто это ходил справляться к нему?

– Болен? Да? Кто ходил? Куда ходил?..

– Да что ты, точно глухая; кого мы посылали к Ивану Степановичу?

– Кого посылали? Ах, да… Миша ходил, сказали дома нет…

– Оказывается, никого не было у него! У кого Миша справлялся?..

– Пустяки, Тимофей Тимофеевич, я и так благодарен вам за внимание, расскажите лучше, что у вас за это время было? Как поживала моя невеста? Готовится ли Агафья Тимофеевна к свадьбе?

– А это уж ваше дело, детки! Как хотите, так и готовьтесь.

– У меня теперь скандальная история с моим кабачком вышла.

– А мы слышали уже, – в один голос произнесли отец и дочь.

– От кого вы слышали?

– Дмитрий Ильич Павлов рассказывал, начетчик филипповцев.

Куликов сморщил лоб, как бы припоминая что-то.

– Нет, не имею понятия о таком начетчике. Так, изволите ли видеть, запечатали мой «кабачок». Буфетчик оказался сбытчиком краденых вещей… А я-то тут при чем?!

– Разумеется. Вам жаловаться следует.

– И буду жаловаться, непременно! Это все пристав здешний что-то недоволен мною. Убытки искать буду!

– Вам бы развязаться с заведением! Берите лучше в управление наш завод, дела по горло будет.

– Я уж думал об этом… Ищу покупателя. Закрыть не хочется, мне отделка тридцать тысяч обошлась с правами.

– Зачем же закрывать, найдутся охотники.

– Агафья Тимофеевна, а в самом деле, когда же наша свадьба? – обратился Куликов к девушке, которая сидела в стороне, не принимая участия в разговоре.

Вопрос Куликова заставил ее очнуться от забытья.

– Свадьба? Свадьба… Я еще не думала…

– Как не думали? О свадьбе не думали?

– О свадьбе-то я думала, только о дне не думала…

– Да, давайте, Ганюшка, скорее играть свадьбу. Вы позволите мне называть вас Ганюшкой?

– По-жа-луй-ста…

– Ну, вот! Так, Ганюшка, отложите вы свои затеи, давайте на будущей неделе под венец станем. А насчет приданого, если что не готово, можно и после кончить! Как вы, папенька, скажете? Правда, Ганюшка?..

– Моя хата с краю, я на все согласен, дело ваше, – добродушно произнес старик.

– Я… я… право… не знаю… так… скоро… – девушка с трудом произнесла слова, ее трясло, как в лихорадке.

– Вашу руку, Ганюшка, пройдемся на завод.

Ганя покорно встала, взяла Куликова под руку, и они вышли. Куликов чувствовал, как рука девушки дрожала.

– Послушайте, Агафья Тимофеевна, – начал Куликов, когда они шли по лестнице, – что это значит?

– Что такое?

– Вы как будто намереваетесь изменить вашему слову?

– Из чего вы это видите? Нет, я ничего… я…

– Почему вы находите, что на будущей неделе слишком скоро венчаться? Для чего вы тянете?

– Я вовсе не тяну. Вы забываете, что вы сами больше недели скрывались и не сочли нужным даже уведомить нас. Миша справлялся два раза, и оба раза вас не было дома.

– Не стану с вами спорить. Пусть будет так, но во всяком случае это объясняется серьезными делами, о которых вы не можете, как девушка, судить. За мной нет задержки, и я могу завтра вести вас в церковь. Задержка за вами.

– Иван Степанович, я хотела бы венчаться после Рождества, то есть в январе.

– По какой причине?

– Просто так. Я хочу лучше освоиться со своей ролью будущей вашей жены, ближе к вам присмотреться.

– Простите, Агафья Тимофеевна, я не жду, чтобы, приглядываясь ко мне, вы сделались нежнее. Эта проволочка бесполезна, и я решительно не согласен на нее.

– Просить вас я не решаюсь, требовать не могу.

– Вы могли бы требовать, если бы предоставили какие-либо веские основания. В самом деле, если вы затягиваете в расчете на случайное расстройство свадьбы, то чего ради я буду на это соглашаться. Скажите по совести, ведь вы на это именно рассчитываете?

– Да, – прошептала девушка.

– Благодарю за откровенность!.. И так, значит, вы согласны венчаться на будущей неделе?

– Сог-лас-на…

– День?

Ганя усмехнулась. Эта улыбка походила на смех во время истерики.

– Разумеется, воскресенье.

– Потому что это последний день недели, крайний.

– Да…

– Я хочу быть великодушным, я чувствую прилив нежности и желаю доставить вам удовольствие. Извольте. Я согласен.

– Благодарю вас! А теперь позвольте мне оставить вас.

Ганя выпустила его руку и пошла домой.

Утро было хмурое, туманное, пасмурное. Сентябрь вступил в свои права, и на Горячем поле осень отражалась еще непригляднее. Вчерашняя ночь – тихая и теплая – была как бы последней лебединой песней бабьего лета.

Допрос Федьки-домушника окончился. Когда спички были найдены в его кармане, он сознался, что по приказанию Сеньки зажег хворост, наваленный на избушку Тумбы.

– Отчего же вы не бежали тотчас после поджога? – спросил один из толпы. – Боялись, что огонь плохо примется и придется подпалить с другой стороны?