Аркадий Бухов - Человек в саване [Уголовные рассказы]

Был через день у нас в гостях — моряк этот. Почти весь вечер разговаривал с Надей. Я видел, что это приятно ей. А когда она стояла около пианино, он подошел к ней и, как будто бы что-то показывая ей в нотах, на секунду прикоснулся к ней телом. Вспыхнула Надя и сейчас же инстинктивно обернулась: не вижу ли я. Конечно — видел… Вышел в кабинет, просунул голову в форточку, отдышался, снова в гостиную вошел…

Назавтра куда-то перед обедом уехала Надя. Вернулась розовая, в приподнятом настроении, моих взглядов избегает и чувствую я, что была с моряком. И на следующий день снова пошла… Как слепая, по дому ходит, ничего не понимает, нервная, видимо, за меня мучается, а себя сдержать не может. Только и смотрит на часы. Сядет на кровать, думает-думает, плачет, а ко мне не приласкается, а потом оденется, убежит и надолго-надолго…

Все понимал. Понимал, что возвращается ко мне после того моряка… Заласканная, уставшая от него… Господи, как я измучился за это время. Все ушло, понимаете, буквально все! Когда еще с Алясинской я жил, была все-таки надежда, что кто-нибудь вытащит, а тут все рухнуло. Ничего не осталось.

Опять один, под дождем, по слякоти, с утра до ночи по городу брожу. Домой идти страшно; приду, увижу, что ее нет, как вспомню, что в этот момент, может быть, она с тем, как со мной… и слова те же и движения те же и ласки… Ай… Понимаете — кричать хотелось. Просто выбежать на улицу, бить головой об стенку и что есть силы, до хрипоты, от сердечной боли кричать…

Понимаете, ужас-то весь. Придет домой, безропотно слушает мою ругань. Подойду к ней — не отгоняет от себя, а по глазам вижу, что противен я ей — ужасно, ужасно…

Хотел убить себя. Хладнокровно, собственной мукой наслаждаясь, прикончить. Да вспомнил одну очень уже обидную вещь: убью себя, а она, может быть, и жалости не почувствует: может быть, даже обрадуется, что освободилась… У меня будет череп расколот, мозг по подушке потечет, а она в это время, ничего не зная, может, ему руки целовать будет… тогда, моментом, наступила какая-то даже ненависть к ней, как будто проказой на ней легла эта новая страсть…

— Вчера вот она тоже ушла к нему… к тому вот, моряку… С утра я ничего не ел, только пил много, водку пил, вино. Много-много, так что к вечеру сердце колотилось, как рыба в садке. Руки дрожали; может быть, поплакал бы — легче стало, только слезу не выжмешь…

Сижу, дожидаюсь Надю. В гостиной. Тихо, легли все. Сижу один. Дождь льет, по трубам что-то бурлит. Тяжело-тяжело. Десять часов. Одиннадцать. Двенадцать. Ничего. Заснул в кресле. Проснулся от звонка — тихий, надтреснутый и далекий, в передней. Смотрю на часы — без пяти три. Надя… Горничная, Дуняша, открыла… Думала, что я сплю — Надя-то. Вошла в гостиную, повернула кнопку и остановилась.

— Не спишь? — как-то подло спрашивает и не смотрит на меня, — а я думала, спишь…

— Жену дожидаюсь… Когда любовник отпустит, — говорю ей грубо-грубо. — Что, хорошо было?

Не отвечает. Смотрю на нее — волосы растрепаны, кофта сзади расстегнута. Сама красная, взволнованная, усталая. Шагнул к ней. Подошел почти вплотную.

— Что же молчишь? Говори. Давно не виделись.

— Что тебе? — так же не глядя, спросила она.

Пахнуло изо рта вином. А от всей вдруг потянуло духами — духами того человека. Сладкими, мужскими духами…

Надя — значит, все правда, все, что я только передумал это время. Пьяная от вина и от ласк мужчины, может быть, всего час тому назад… Надя… Знаете: больше такого ужаса не пережить мне… Завертелось все в глазах…

— Гадина, — крикнул ей, — гадина!.. Дрянь!..

Точно ударил я ее. Подняла глаза. И вдруг злобно-злобно, точно с палачом разговаривала:

— Уйди… Сытая скотина… Ненавижу…

— Вон, — бешено взвизгнул я и наклонился к ней. — Вон! Вон! Вон! Вон!

Не увидел, а почувствовал, как она занесла руку, размахнулась и ударила меня по щеке… Как будто чем-то горячим облило мне голову. Ничего не соображая, сразу схватил что попало со стола — нож разрезной попался — и бросился на нес. Не вскрикнула, должно быть, думала, что испугать хочу, только к двери бросилась, кресло опрокинула нечаянно, за портьеру ухватилась. Догнал я ее — лица не видел, ничего не видел, чувствовал только, как духами этими пахнет… Что есть силы хватил ножом… Туповатый ножик-то — разрезной… Даже куда попал — ничего не знаю… Потом ничего не помню… Горничная расскажет.

— Дайте папироску еще, — попросил Мазаев, — спасибо!

— Может быть… воды… чаю хотите… — дрожащим голосом спросил следователь, — сейчас сделают…

— Не надо, — сухо ответил Мазаев, — не хочу… Ну что же: арестуйте меня… Сам пришел…

Следователь опустил глаза и нервно забарабанил по столу.

За окном уже светлело настоящее утро и чахлое солнце, пробираясь по крышам, тускло отражалось на мутных окнах верхних этажей…

Приблизительно тридцатого октября, около пяти часов пополудни в своем доме, в центре города, была задушена только что вернувшаяся из-за границы артистка Рощинская. Незадолго до этого она вышла замуж за одного из своих поклонников, миллионера Ардельского, тратившего на любимую женщину громадные деньги. Месяца за два до этого ужасного преступления, взволновавшего все общество и обещавшего сенсационный процесс, Ардельский убился, сорвавшись в Норвегии с какой-то скалы, и Рощинская являлась наследницей массы денег и хорошего особняка.

Нашли ее под кроватью, с заткнутым ртом и со следами на шее грубых мужских пальцев. Горничная рассказывала, что она пропустила днем к своей барыне двух небедно одетых мужчин, лица которых она немного припоминает; она слышала какой-то громкий разговор, сильное топанье и мимо нее, весело разговаривая и смеясь, прошли обратно два господина, причем один из них нес в руках какой-то ящичек.

Когда пришла полиция, оказалось, что несгораемый шкаф был открыт, а деньги — исчезли. Арест горничной был совершенно ненужным шагом: она четыре года жила у Рощинской, и ее поведение во время службы явно говорило в ее пользу.

Убийц искали, ловили совершенно непричастных к делу воров; делали обыски — все было напрасно. Убийцы исчезли; о них не было ни слуху, ни духу, и только в одну из газетных редакций, где была помещена заметка о том, что это совершено анархистами, пришла коротенькая записочка, в которой неизвестный корреспондент писал, что преступление было заранее подготовлено, деньги взяты, но анархисты тут совершенно ни при чем.

О деле стали почти совершенно забывать; изредка то там, то здесь мелькали газетные сведения, что в пойманных преступниках стараются опознать, путем очной ставки с горничной, убийц Рощинской, но все это было глухо-глухо. А когда и розыски стали уже производить вяло и сухо, к одному из полицейских участков рано утром подъехала щегольская коляска и человек в черном теплом пальто, с взволнованным лицом, быстро шагая, вошел в прокуренную комнатку, где сидел пристав, и передал свою карточку.