Аркадий Кошко - Криминальные рассказы [сборник]

Ввиду этой шумихи я был уверен, что с часу на час явятся родные или знакомые убитого для опознания тела, но прошли еще сутки-другие — и никакого движения. Это обстоятельство изумляло меня. И в самом деле — трудно допустить, чтобы в столице пропал человек, чтобы труп его был найден, о находке население широко оповещено, а вместе с тем заявления об исчезновении не поступало. Впрочем, все в этом деле было необычно и странно: столь скромно одетый человек, а путешествовал почему-то в первом классе. Бумажник и вещи исчезли, а золотые часы и цепочка имелись налицо; были ли это часы умышленно оставлены грабителями, чтобы скрыть корыстную цель своего деяния, или же тут действительно корыстных побуждений не имелось, а исчезновение бумажника и вещей следует объяснять лишь желанием скрыть личность убитого. Последнее казалось более вероятным ввиду обезображенного лица. В этом таинственном происшествии не имелось решительно никаких концов, за которые розыск мог бы ухватиться. Оставался один лишь довольно зыбкий путь — логика и теория вероятности. На него волей-неволей мне и пришлось встать. Прежде всего я попытался разрешить следующий вопрос: является ли убитый постоянным жителем Петербурга, выехавшим куда-либо на побывку, или наоборот — не приезжал ли покойный временно в Петербург, живя постоянно в провинции?

Никаких прочных указаний не имелось, если не считать фирмы Манделя на вешалке пиджака. Трудно предположить, чтобы какой-либо провинциал, бывая случайно в Петербурге, соблазнился пиджаком от Манделя: провинциальный франт и лев полез бы к хорошему портному и не приобретал бы, конечно, дешевого готового платья, имея полную возможность заказать не худшее и примерно по той же цене у себя дома. Следует предположить поэтому, что убитый — постоянный житель столицы. Но кто он?

К какому сорту людей мог он принадлежать? Если это чиновник, служащий, торговец, да, наконец, просто не одинокий человек, то конечно, министерство, предприятие, семья или друзья всполошились бы и так или иначе навели бы справки. Между тем все молчат. Из этого следует, что покойный, по всей вероятности, нигде не служил, ничем не занимался, а жил на какую-либо ренту в полном одиночестве. Несоответствие платья с комфортом путешествия могло объясняться просто привычкой к удобствам и отсутствием потребности в элегантности. Такое сочетание в людях нередко встречается. Подобные умозрительные заключения подвинули меня вперед мало. Ведь факт убийства оставался по-прежнему не освещенным. Допустим даже, что я в своих предположениях не ошибался, но что же дальше? А между тем печать продолжала волноваться, и газета «Речь» помещала ядовитые заметки по адресу Петербургской сыскной полиции вроде: «Убитый в варшавском поезде не оставил в кармане своей визитной карточки, а потому полиции и по сегодняшний день не удалось установить имя жертвы».

Я нервничал не менее Филиппова. Сидя у себя в кабинете, я в сотый раз перебирал все обстоятельства дела, тщетно пытаясь разрешить эту головоломную задачу.

И вдруг у меня забрезжил слабый луч надежды! Я быстро надел пальто, вскочил в автомобиль и помчался в анатомический покой.

«Как эта мысль не приходила мне раньше в голову? — говорил я себе. — Ведь я почти уверен, что при первом моем осмотре трупа у убитого имелось на пальце обручальное кольцо, между тем в сохраняемых при полиции вещах покойного его не имеется. Очевидно, мои люди прозевали эту важную подробность».

Взяв понятыми двух сторожей, я проник с ними в анатомический покой. Жутко было пробираться в полночь, лавируя меж длинных столов, накрытых белыми простынями, хранящими под собою окоченелые мертвые тела. Меня подвели к указанному номеру, и я с лихорадочной поспешностью сдернул покрывало. Труп с красно-лиловым лицом и оскаленными зубами глядел на меня мертвыми впадинами глаз. Я быстро направил электрический фонарь на его правую руку и вздохнул с облегчением: кольцо существовало не только в моем воображении, но и, к счастью, никем не было украдено. Не без труда снял я его и тут же на кольцо направил сноп света. На его внутренней стороне я ясно прочел: «Анна 1 ноября 1901 года».

Итак, теперь я имел нить, правда, непрочную, правда, неверную, но все же нить того запутанного клубка, над распутыванием какового я тщетно бился столько времени.

Вернувшись к себе, я тут же ночью набросал план действий: с раннего утра пошлю десяток людей по консисторским и нотариальным архивам для проверки церковных метрических книг за 1901 год всех петербургских приходов. Пусть мои люди составят мне список всех Анн, венчавшихся 1 ноября этого года в столице. Работа эта была, конечно, хлопотлива, убитый мог венчаться и не в Петербурге, наконец, дата на кольце могла относиться ко дню обручения, а не ко дню свадьбы, но выбора у меня не было, и приходилось действовать хотя бы так.

К вечеру следующего дня мои агенты представили мне список с девятью фамилиями. Со следующего же дня начались справки. Оказалось: из девяти Анн две за это время успели овдоветь, три переселились с мужьями в провинцию, где благополучно здравствуют, из оставшихся четырех — трое живут при мужьях, находящихся налицо. Анна же Сергеевна Лапина, жена отставного коллежского советника Антона Антоновича Лапина, живущего в доме 32 по Николаевской улице, проживает сейчас одна, сам же Лапин, по сведениям старшего дворника, с неделю как уехал за границу. Я немедленно навел справку в канцелярии градоначальника, где оказалось, что, действительно, коллежский советник Антон Лапин, проживающий по Николаевской, десять дней тому назад получил заграничный паспорт. Я срочно запросил по телефону пограничные станции (Вержболово, Границу, Александрово, Белоостров и пр.), но мне ответили, что коллежский советник Лапин границы не переезжал. Итак, я был как будто на верном пути.

По справке в полицейском участке, покойный Лапин оказался отставным чиновником министерства народного просвещения, живущим на пенсию с женой, значительно моложе его. В квартире, кроме жены, проживала и кухарка Авдотья Федорова. Мне показалось более чем странным, что вдова покойного не удосужилась до сегодняшнего дня известить полицию о каких-либо подозрениях, и я начал за ней наблюдение.

Один из моих агентов, предложив дежурному дворнику папироску у ворот лапинского дома, разговорился с ним и невзначай добыл нужные сведения. Оказалось, что Лапины живут уже 5-й год в этом доме. Он беден и скуповат, барыня же щедрая, богатая — имеет свой дом на Лиговке. По словам дворника, барыня молодая, веселая, образованная, часто по «театрам ездют», а с тех пор, как уехал за границу муж, так редкий день дома сидит.

Эти данные заставили меня обратить сугубое внимание на Лапину, так как теперь казалось уже маловероятным, чтобы эта женщина не читала и не слыхала ничего про убитого в варшавском поезде.