Йорг Маурер - Чисто альпийское убийство

— Пропустите меня, я врач!

Лишь в тот момент, когда в дальней части зала раздался этот решительный молодой голос, Пе Файнингер окончательно прервала исполнение скерцо Фредерика Шопена. «Бромм-бромм-пирр-пирр-пи-п…» — примерно так звучали теперь осколки разбитой мелодии.

А ведь до этого все шло как нельзя лучше. Даже музыкальный критик, сидевший в первом ряду с каменным лицом, после начальных тактов расплылся в блаженной улыбке и лишь потом сделал несколько пометок в блокноте. Публика была настроена доброжелательно, зал заполнен до отказа — возможно, это объяснялось тем, что зрители ждали от пианистки очередной эпатажной выходки, может быть, даже небольшого скандальчика. И вдруг посреди сто тридцатого такта скерцо (исполнение которого, собственно, не терпело никаких помех, даже еле слышного шепота или кашля) в зале вдруг зародилось неясное волнение, начались возня и шепот, и пианистка поначалу приписала это своей провокационной манере исполнения. Однако после выкрика «Я врач!» концерт был безнадежно сорван. Сняв свою знаменитую ядовито-зеленую шляпу, госпожа Файнингер вгляделась в размытую людскую массу, начинавшую ворчать, как потревоженный зверь. В чем дело, сразу понять не удалось — в зале было слишком темно, однако гул усиливался, на пол валились сумочки и программки, чьи-то быстрые шаги то приближались, то удалялись, и тут и там даже раздавались сдавленные крики испуга. В крайних рядах наметилось брожение, несколько человек вскочили с мест, побежали к дверям и, распахнув их, вылетели в фойе. Обитателям балкона, заполненного до отказа, как и партер, конечно, было видно побольше, чем сидевшим внизу. Одна дама с верхнего яруса, чью голову венчала высокая прическа а-ля Мардж Симпсон, в возбуждении показывала пальцем на какое-то место в первых рядах партера, а потом закрыла лицо руками. Отголоски ее хрипловатого вскрика еще некоторое время витали в помещении, затем все захлестнуло лавиной паники. Гортанные вопли ужаса, вавилонские обрывки фраз и обрубки слов и снова резкие — стаккато — крики растерянности. Какофония разрозненных звуков нагнеталась все сильнее, в темпе крещендо перерастая в бурлящий хаос. Родители хватали за головы детей постарше, с любопытством поглядывавших вниз, и с силой отворачивали их в сторону, а маленьких брали на руки и уносили прочь. Сидя за роялем, пианистка так и не смогла уловить, что же так испугало обитателей галерки, поэтому встала и медленно подошла к рампе, как обычно делала, принимая овацию. Фоторепортер одной из газет, сидевший в первом ряду, навел на нее объектив и несколько раз щелкнул камерой. В зале вспыхнул свет, и Пе Файнингер, стоя у рампы, слегка наклонилась вперед.

В середине четвертого ряда, возле откинутого вертикально сиденья, на полу лежало безжизненное тело, которое окружали перепуганные зрители, бестолково шарахаясь туда-сюда. Гораздо лучше со сцены просматривался третий ряд — он пустел на глазах, люди вскакивали и бежали к выходу, создавая давку. Когда пустота расширилась, пианистка увидела огромный алый язык, тянувшийся из-под какого-то кресла в сторону третьего ряда. Она не сразу поняла, что слабо поблескивающая масса, текущая по наклонному полу зрительного зала прямиком к сцене, была кровью, но через несколько мгновений догадалась об этом, и ее лицо стало мертвенно-бледным. Оцепенев от ужаса, Пе Файнингер так и стояла у рампы, и представитель прессы не смог удержаться от соблазна сделать еще один выразительный кадр.

Молодому медику с решительным голосом удалось продвинуться к цели лишь незначительно. Любопытный народец с задних радов вставал и метался из стороны в сторону, пытаясь разглядеть эпицентр события, и протиснуться сквозь эти людские водовороты было чрезвычайно трудно. И чем дальше продвигался доктор, тем сильнее становилась давка. В проходах началось столпотворение, люди беспорядочно проталкивались кто куда, и дело уже доходило до легкого рукоприкладства.

— Ну пропустите же меня, я врач!

Этим звонким возгласом, чем-то родственным звукам топора, прорубающего просеку в густом лесу, мужчина попытался согнать с дороги тучного господина в роговых очках, живот которого выпирал из брюк пузырями и складками.

— Э, молодой человек, да мы с вами коллеги, — заметил толстяк.

— Что?

— Я тоже врач.

— А почему стоите без дела? — возмутился доктор Шивельфёрде.

— Да потому, что врачей тут хватает и без нас. И с пострадавшим уже работают два человека, пытаясь оказать ему первую помощь.

— Вы так думаете?

— Да. Кроме того… я до конца не уверен, что это не…

— О чем вы?

— Ну, как вам сказать… Лично я не собираюсь попадаться на очередную удочку госпожи Файнингер. Вы слышали о ее проделках?

Нет, доктор Шивельфёрде ничего такого не слышал. С трудом протиснувшись мимо чрезмерно упитанного коллеги, он продолжал отважно пробивать себе дорогу в толпе.

В зале и в самом деле присутствовало видимо-невидимо докторов и других представителей медицинской профессии: наверное, несколько десятков. Одной из причин этого была традиционная любовь медиков к музыке — ведь, как известно, Зауэрбрух играл на виолончели, Рентген на флейте, а Фрейд на скрипке. Кроме того, в таком курортно-спортивном раю, как этот альпийский городок, количество санаторных и спортивных врачей зашкаливало за все мыслимые пределы. Тот самый толстяк, доктор Зайфф, был ортопедом и консультировал спортсменов, владея на паях со своим отцом небольшой клиникой «Зайфф унд Зайфф», коллектив которой почти целиком уместился в двенадцатом и тринадцатом рядах зрительного зала. Кроме того, здесь было видимо-невидимо модных пластических хирургов, безумно дорогих стоматологов, целителей-натуропатов, владевших самыми фантастическими методиками, а также специалистов, делавших себе рекламу на том, что у них якобы лечился тот или иной президент государства. Несколько рядов занимали сотрудники всех отделений крупной клинической больницы — урологического, кардиологического и даже какого-нибудь феохромоцитологического (желающие могут посмотреть в Интернете, что такое феохромоцитома). Многие из эскулапов уже повстречались перед началом концерта в буфете, потягивая просекко, пшеничное пиво и другие напитки, способные оперативно улучшить настроение. Коллеги чокались за здравие и одновременно упражнялись в сарказме — здесь всякий знал каждого, и каждый имел претензии ко всякому. Молодого врача, упрямо прорывавшегося вперед, не знал никто. Впрочем, ничего удивительного: доктор Шивельфёрде, приехавший из Северной Фризии, а если точнее, то из города Хузума, оказался тут лишь по чистой случайности, понятия не имея, что в этом зале заседает тайный врачебный конгресс. Собственно, он направлялся на отдых в Италию, но по пути у него сломалась машина. В местном автосервисе «Миргл» уже занимались его проблемой, однако продолжить путешествие молодой врач мог лишь на следующий день. Именно сломанному карданному валу доктор Шивельфёрде и был обязан получением неожиданного подарка — билета на концерт Пе Файнингер, ибо Йозеф Миргл, владелец автосервиса и брандмейстер добровольной пожарной команды, не любил фортепианной музыки. Проезжий доктор даже представить себе не мог, что большинство посетителей концерта явились сюда исключительно для того, чтобы стать свидетелями какой-нибудь пикантной сцены, ведь в своих интервью служительница муз давала понять, что один из номеров программы она может исполнить абсолютно голой. Ну как же прозевать такое!