Рональд Нокс - Следы на мосту. Тело в силосной башне (сборник)

– Это надо будет провентилировать. Хотя у нашего друга Кверка совершенно другая версия. – И Бридон подробно изложил соображения американца, высказанные тем накануне утром. – Пока у нас нет ничего, что подтверждало бы причастность Найджела. Мы не можем доказать, что у Шипкотского шлюза Дерек Бертел уже ничего не соображал, хотя очень похоже на то. Мы не можем доказать, что у шлюза была назначена встреча с Уоллесом. По версии Кверка, Уоллес мог видеть, как уходит Найджел, и воспользоваться этой возможностью, чтобы реализовать свой план. Мы все еще не знаем, зачем он сделал снимки; трудно понять, для чего они понадобились Уоллесу или кому-нибудь еще. Даже если нам удастся найти Найджела, у нас нет на него петли. Словом, я рискую прослыть занудой, но вынужден настаивать на том, что двум фактам у нас нет объяснения.

– Я знаю один, сэр. – И Анджела, как заправская отличница, вытянула руку. – Второй бумажник – откуда он взялся, да? И почему очутился именно там?

– Второе не важно, – отмахнулся Бридон. – Если у него и был второй бумажник, он мог находиться в лодке и выскользнуть, когда та начала тонуть. А может, его выбросили просто так, наугад. Но мы по-прежнему не знаем, зачем ему был нужен этот второй бумажник.

– А другой факт? – спросил Лейланд.

– Мы по-прежнему не знаем, кто проходил мимо фермы в то утро около четверти десятого. Это был не Найджел, ему там было не по дороге. И не Дерек, так как тот был мертв. И не Уоллес, который не мог очутиться там около девяти. И вот это тревожит меня не на шутку.

– Ну так спросите Кверка, – предложила Анджела.

В субботу, непосредственно перед тем, как состоялась беседа, изложенная в предыдущей главе, мирно, во сне умерла миссис Кулмен, сестра покойного сэра Джона Бертела.

Мне, право, жаль, что такое количество персонажей появляется в этой истории только для того, чтобы тут же исчезнуть, но обстоятельства данной смерти по крайней мере не окутаны тайной. Миссис Кулмен шел семьдесят третий год, и она уже долгое время не могла похвастаться отменным здоровьем. Скончалась леди, вне всяких сомнений, от острой сердечной недостаточности, соответствующее медицинское заключение было составлено по всей форме. Со своими внучатыми племянниками, как я уже упоминал, миссис Кулмен не была особенно близка. Ее окружала совсем другая атмосфера, она жила совсем в другом мире. Она была воспитана, просватана и покорена в славные дни английской респектабельности. Ее бракосочетание с ланкаширским фабрикантом довело эту респектабельность до предела, и если дед, сэр Джон, раздражал внуков своими настроениями fin-de-siècle [24], надо думать, воззрения тетушки Альмы были им еще более чужды. А потому, войдя в возраст протеста, Дерек и Найджел не навестили ее ни разу. Учитывая же беспутство и круг общения обоих, нетрудно было предугадать, что в скором времени они вовсе исчезнут из ее жизни.

Более того, у миссис Кулмен, хотя она вдовствовала и детей не имела, был приемный сын. Юный протеже Эдвард Феррис осиротел в раннем детстве, и именно она дала ему кров и воспитание, именно благодаря ей он получил прекрасную должность на коммерческом поприще, и именно она чуть позже настояла на том, чтобы он от должности отказался и поселился в Бримли-хаусе на правах секретаря и лизоблюда ее закатных времен. Друзья леди, а возможно, и сам Феррис считали само собой разумеющимся, что приемный сын окажется и приемным наследником. Однако преклонный возраст довольно часто бывает сопряжен с рецидивом ранних привязанностей и нежных воспоминаний о поре юности. Миссис Кулмен питала исключительное благоволение к своему единственному брату, которое распространилось и на его сыновей, особенно на старшего, Джона. А когда все эти связи были оборваны, нечто от прежней любви словно перевоплотилось в энергичную заботу о служебной карьере внучатого племянника Дерека, чей образ она хранила в сердце окрашенным неверными цветами младенческой невинности. Она навела о нем справки, и в ответах, доставленных его опекунами и друзьями, сквозила ожидаемая уклончивость милосердия. Решительно невозможно было оскорблять утонченный слух леди 1854 года рождения слишком близким к действительности описанием будней юного разгильдяя. Дерек был проказник – к такому она пришла выводу. Сей эвфемизм пробуждал в ней нечто вроде материнской жалости, и она любила измышленного Дерека тем сильнее, что он нуждался в «какой-никакой опоре».

Эдвард Феррис тоже был человек и предположительно не мог с чрезмерной благосклонностью взирать на те удочки, которые его благодетельница закидывала в сторону Дерека. И все же его альтруизму, а возможно, осмотрительности делает честь то обстоятельство, что пожилая леди не узнала от него ни о чем, что могло бы хоть как-то пошатнуть репутацию Дерека, за исключением того факта – увы, слишком печально известного, чтобы его можно было утаить, – что Дерек и Найджел если и беседовали друг с другом, то лишь сквозь зубы. Как нам уже известно, одно из последних пожеланий миссис Кулмен заключалось в том, чтобы у двух столь разных молодых людей появилось больше общего. И речная экспедиция была предпринята главным образом вследствие сего пожелания. Мы полагаем также несомненным, что Дерек не преминул информировать тетушку Альму о том, что он прислушивается к ее рекомендациям. Когда он исчез, двоюродную бабку уже одолевал роковой недуг. Врач и слышать не хотел о том, чтобы мрачные новости проторили дорогу к ее смертному одру. От нее тщательно прятали газеты. Таким образом, она упокоилась, зная, что внуки Джона Бертела примирились, но не ведая о трагических последствиях, к коим сие примирение привело.

И в этом-то состоянии полуинформированности она составила завещание. Приемного сына, перспективы которого она начертала и перечеркнула, миссис Кулмен весьма прилично обеспечила. Остальное же состояние – почти сто тысяч – полностью доставалось старшему внучатому племяннику, сыну ее возлюбленного племянника Джона. Дипломатические способности нотариуса подверглись страшному испытанию. Сидя в ногах ее кровати, он прекрасно знал, что одна половина Англии честит Дерека за трюк с собственным исчезновением, а другая упражняется в написании некрологов усопшему. Он прекрасно знал, что любой намек на это обстоятельство может ускорить кончину его клиентки. Однако последняя воля, в том виде, как она была изложена ею, по всей юридической вероятности означала, что миссис Кулмен умрет, не оставив вовсе никакого завещания. Нотариус пыхтел, кряхтел, он превзошел сам себя, без устали прокручивая ту зубодробительную волынку, что позволяет водить за нос непосвященных. Никак, говорил он, никак нельзя подписывать завещание в таком виде. Неуказание наследника имущества, оставшегося после уплаты всех долгов и налогов, является грубым нарушением всех устоев юриспруденции. А нельзя ли вписать мистера Найджела Бертела? К его изумлению, миссис Кулмен оказалась крепче стали. За несколько месяцев до описываемых событий она под влиянием родственных чувств купила сборник стихотворений, произведенных Найджелом, который надеялся из выручки с продаж оплатить оксфордские счета. Mens hominum presaga parum! [25]Сборник был доставлен на обеденный стол тетушки Альмы. Тетушка Альма его прочла. Ни чувства юного пиита, ни манера их выражения не были адаптированы к вкусам семидесятых. Слегка поджав губы, умирающая викторианка в качестве альтернативы Дереку согласилась назначить своим наследником Эдварда Ферриса.