Артур Конан Дойль - Приключение в пустом доме

Я выпрямился и осмотрел каменистый обрыв позади меня. В вашем живописном изложении случившегося, которое я несколько месяцев спустя прочел с живейшим интересом, вы указываете, что обрыв этот был абсолютно отвесным. Однако не буквально. Кое-где торчали камни, а выше было что-то вроде ниши. Обрыв был настолько высоким, что взобраться на него до вершины представлялось невозможным, но столь же невозможно было пройти по сырой тропке, не оставив следов. Правда, я мог бы повернуть сапоги носками назад, как поступал в подобных случаях, но три следа, ведущих в одном направлении, бесспорно, навели бы на мысль об обмане. В целом выходило, что мне следует рискнуть и полезть вверх. Не слишком большое удовольствие, Ватсон! Внизу подо мной ревел водопад. Я не склонен к фантазиям, но даю слово, что я словно слышал голос Мориарти, проклинающий меня из пропасти. Малейшая ошибка оказалась бы роковой. Не раз, когда пучок травы оставался у меня в руке, вырванный с корнем, или моя ступня соскальзывала с мокрого выступа, я думал, что настал мой конец. Тем не менее я продолжал взбираться и вот оказался в нише шириной в несколько футов и поросшей мягким зеленым мхом, где я мог пролежать невидимым спокойно и удобно. Там-то я и притаился, мой дорогой Ватсон, когда вы и ваши спутники с такой тревогой и так неэффективно расследовали обстоятельства моей смерти.

Наконец, когда вы все пришли к неизбежному и абсолютно ошибочному выводу, то отправились назад в отель, и я остался один. Я полагал, что мои злоключения завершились, но нечто неожиданное доказало мне, что меня ожидают новые сюрпризы. Мимо меня прогрохотал большой камень, сорвавшийся сверху, ударился о тропку и слетел в пропасть. Я было подумал, что это случайность, но секунду спустя, взглянув вверх, я увидел на фоне потемневшего неба мужскую голову, и еще один камень угодил в край моей ниши всего в футе от моей головы. Разумеется, напрашивалось единственно возможное объяснение: Мориарти пришел не один! Сообщник – а этого одного взгляда мне хватило, чтобы понять, как опасен этот сообщник, – стоял на страже, когда профессор набросился на меня. Невидимый мне, он в отдалении стал свидетелем смерти своего друга и моего спасения. Он выждал, а затем, кружным путем взобравшись на обрыв, попытался преуспеть в том, в чем его товарищ потерпел неудачу.

Времени на размышления, Ватсон, у меня не было. Вновь это угрюмое лицо возникло над краем обрыва, и я знал, что предвещает это еще один камень. Я кое-как спустился на тропку. Не думаю, что рискнул бы на это при других обстоятельствах. Спускаться было в сто раз труднее, чем взбираться. Но времени взвешивать опасность у меня не было, так как еще один камень просвистел мимо, когда я повис на руках, цепляясь за край ниши. На полпути я сорвался, но, по милости Божьей, весь в ссадинах и крови, оказался на ногах. Я припустил во всю прыть, покрыл десять миль по горам в темноте и через неделю был во Флоренции, не сомневаясь, что никто в мире не знает, что со мной произошло.

Доверился я единственному человеку, моему брату Майкрофту. Приношу вам тысячу извинений, мой дорогой Ватсон, но было крайне важно, чтобы меня считали мертвым, а, разумеется, вы не смогли бы написать такой убедительный рассказ о моей смерти, если бы сами в нее не верили. Несколько раз в последние три года я брался за перо, чтобы написать вам, но меня всегда одолевал страх, что ваша привязанность ко мне толкнет вас на какую-нибудь неосторожность, которая разоблачит мой секрет. По этой же причине я невежливо отвернулся от вас нынче вечером, когда вы меня толкнули и я выронил книги: в тот момент мне угрожала опасность, и выражение удивления или какого бы то ни было чувства с вашей стороны могло бы привлечь ко мне внимание и привести к самым плачевным и непоправимым последствиям. Довериться Майкрофту я должен был ради денег, в которых нуждался. События в Лондоне складывались хуже, чем я надеялся, так как процесс над шайкой Мориарти оставил на свободе двух самых опасных ее членов, самых злобных моих личных врагов. Поэтому два года я скоротал, путешествуя по Тибету, для развлечения посетил Лхассу и провел несколько дней в гостях у главного ламы. Возможно, вы читали о замечательных исследованиях норвежца по фамилии Сигерсон, но я уверен, вам и в голову не пришло, что вы узнаете новости о своем друге. Затем я проехал через Персию, заглянул в Мекку и нанес краткий, но интересный визит халифу в Хартуме, результаты которого я сообщил Министерству иностранных дел. Вернувшись во Францию, я несколько месяцев посвятил исследованиям продуктов, получаемых из каменноугольной смолы, занимаясь ими в лаборатории в Монпелье на юге Франции. Завершив их к полному моему удовлетворению и узнав, что в Лондоне теперь находится только один из моих врагов, я как раз намеревался вернуться, но мне пришлось поспешить из-за случившегося на Парк-Лейн. Тайна привлекала меня не только своей необычностью, но и словно предлагала особые личные шансы. Я немедленно отправился в Лондон, в собственном обличье посетил Бейкер-стрит, ввергнув миссис Хадсон в страшную истерику, и узнал, что Майкрофт сохранил мои комнаты и бумаги в неприкосновенном порядке. Вот так, мой дорогой Ватсон, в два часа сегодня я оказался в моем собственном старом кресле в моей собственной старой комнате, жалея только, что не вижу моего старого друга Ватсона в кресле напротив, которое он столь часто украшал собой.

Такова была поразительная повесть, которую я выслушал в этот апрельский вечер, – повесть, которой я бы никогда не поверил, если бы ее не подтверждала высокая худощавая фигура и орлиное лицо, которые я никак не ожидал увидеть вновь. Каким-то образом он узнал о моей собственной горькой утрате, и его сочувствие выражалось более в тоне, нежели в словах.

– Работа – вот лучшее противоядие от печали, мой дорогой Ватсон, – сказал он, – и сегодня ночью у меня есть работка для нас обоих, которая, если мы доведем ее до успешного завершения, будет оправданием жизни человека на этой планете.

Тщетно я умолял его сообщить мне хоть что-то.

– До утра вы увидите и услышите более чем достаточно, – ответил он. – У нас для разговоров есть темы трех прошлых лет. Так удовлетворимся ими до половины десятого, когда отправимся навстречу примечательному приключению в пустом доме.

Да, действительно, будто возвратились былые времена, когда в указанный час я уже сидел рядом с ним в кебе с моим револьвером в кармане и предвкушением приключения в сердце. Холмс был холоден, суров и нем. Когда отблески уличных фонарей ложились на его аскетическое лицо, я видел, что брови нахмурены в задумчивости, а узкие губы плотно сжаты. Я не знал, на охоту за каким диким зверем мы отправились в темных джунглях преступного Лондона, но из слов великого охотника успел понять, что приключение сулит быть крайне серьезным, а сардоническая улыбка, иногда прорывавшаяся сквозь его мрачность, не обещала ничего хорошего тому, кто был объектом нашей охоты.