Агата Кристи - Мастера детектива. Выпуск 1

О той отвратительной истории, перед которой меркнет все остальное, я узнал в прошлом году. Как–то поздно вечером мы с Анитой встретили в ресторане одного молодого человека ее возраста, хилого и самовлюбленного, как все они. С тех пор как я женился на Аните, я ненавижу всех молодых мужчин. Я без малейших угрызений совести передушил бы их собственными руками, если бы мог сделать это безнаказанно. Всех до единого. Или же заставил бы остальных мужчин относиться к ним как к публичным девкам. Для меня нет большей радости, чем узнать, что какой–нибудь актер, которого Анита или самая глупейшая машинистка из агентства считает неотразимым, оказался жалким педерастом. Я убежден, что актеры все таковы, ведь они добровольно становятся всеобщим достоянием. Увидев этого парня, Анита побелела. Рука, которую она протянула ему, дрожала, и голос ее, когда она сказала ему несколько слов, тоже дрожал. Мы начали ужинать. Он сидел с компанией за другим столиком, и я видел, как он смеялся, ерзал на своем стуле, то и дело исподтишка бросая взгляд в нашу сторону, на Аниту.

Оставив ужин почти нетронутым, я расплатился. Отвел Аниту в машину, которая стояла на улице Кантена Бошара, почти напротив кино, где мы перед этим смотрели веселую картину для грустных людей, и там избил ее. Она рассказала мне о том майском вечере, еще до нашей женитьбы, когда она напилась вместе с вами и двумя молодыми людьми – один из них был этот самый тип из ресторана. Она рассказала мне, что, выйдя ночью из очередного кабака, вы все отправились на вашу квартиру, чтобы выпить еще по стаканчику. Рассказала, как в то время, как она с уже задранной юбкой миловалась с одним мерзавцем – не с тем, что был в ресторане, а с другим, – этот домогался того же от вас. Как вы обругали ее, убежали из собственной квартиры, бросив ее там одну. Она твердила сквозь рыдания, и я знал, что она не лжет: «Я совсем потеряла голову, я не соображала, что делаю. Дани не пьет, не путается с мужчинами, она кичится своей добродетелью, тем, что ей никто не нужен, и предает тебя при первом же случае. Она ни на миг не задумалась обо мне, понимаешь, просто ушла, а я была пьяна, вдребезги пьяна». Я отправил Аниту домой на такси, а сам вернулся в ресторан. Парень был еще там. Я дождался его на улице и своей обычной неторопливой походкой пошел метрах в ста за ним, по Елисейским полям. Он не видел меня. С ним была блондиночка, влюбленная, как все вы.

Он повел ее пешком к себе, на улицу Ла Боэси. Они то и дело останавливались, чтобы похихикать у какой–нибудь витрины с погашенными огнями, или бесстыдно целовались на глазах у поздних прохожих. Я настиг их в подъезде дома, куда они вошли. Сперва я ударил его, потом ее. Она упала без памяти, не успев ни оправиться от удивления, ни закричать. Я поднял ее на руки, а его – он еле стоял на ногах – подтолкнул к лестнице. Я поклялся придушить его, если он позовет кого–нибудь на помощь. Совершенно растерявшийся от страха, он впустил меня в большую квартиру на втором этаже. Я положил белокурую девицу на пол и запер дверь. Я опять принялся избивать парня, который начал было пререкаться. Держа за борт разодранного пиджака, я притиснул его к стене и бил не помня себя то одной рукой, то другой. Потом, уже совсем не соображая, что делаю, я одним рывком, разодрав, сдернул с него брюки и трусы в цветочек и потащил в соседнюю комнату, чтобы поискать, чем можно еще больше унизить его перед этой девицей. Кажется, он называл меня «мсье» и молил о пощаде, кажется, он не проявил ни на йоту мужества, не сделал ни малейшей попытки защититься, это была мерзкая гнида, и именно его гнусная слабость погасила мой гнев. Я швырнул его на стул в кухне. Приподнял ему голову за подбородок. Из носа и ушей у него текла кровь. Я что–то говорил ему, но что – не помню. Да и все равно он не мог меня понять. Никто не может понять. Потом я вернулся в ту комнату, где была девица. Она тоже называла меня «мсье». Я левой рукой закрыл ей рот и, прижав к той же стене, у которой избивал ее возлюбленного, рывком разорвал на ней платье. Ее широко раскрытые, полные слез глаза были совсем близко и смотрели на меня. Она была ни жива ни мертва от страха, как ребенок. Я отпустил ее, Дани. Никто не может понять.

Не помню, как я очутился снова в своей машине на улице Кантена Бошара, но, когда я очнулся, то сидел, положив руки на руль, и, уткнувшись в них лицом, плакал. Не считая детских лет, я плакал всего два раза в жизни.

В тот вечер и вот теперь, в пятницу, у омерзительной фотографии моей жены. Вы можете это понять, Дани?

В ту же ночь я узнал и о других изменах Аниты после нашей свадьбы, и о вашей поездке в Цюрих. Но о Кобе она не сказала ни слова. Я долго сидел один около спящей дочурки. Потом оглушил себя снотворным и лег спать прямо на полу, рядом с детской кроваткой, и мой сон был заполнен моей девочкой.

На следующий день я принял меры, чтобы встретиться с парнем, которого избил. Встреча состоялась в кафе, рядом с его домом. Он весь опух от побоев, но, попивая свой дрянной томатный сок, непринужденно разглагольствовал – ведь он знал, что теперь я опасаюсь его. Я выдал ему чек. Он сказал, что я сумасшедший и меня следовало бы изолировать. Он даже смеялся, несмотря на то, что рот у него был облеплен пластырем. Я унизился до того, что попросил его рассказать о той майской ночи, я хотел знать его версию. Самое ужасное было, что в его памяти сохранились лишь какие–то отрывочные воспоминания, для него это не представляло никакого интереса.

Он сказал, что, в общем–то, я ему заплатил за то, что он переспал с моей женой. Он вслух обдумывал, не должен ли он разделить эти деньги со своим дружком.

Остаток дня я не мог работать. Весь обливаясь потом, я снова и снова перебирал в памяти признания Аниты. В ее рассказе фигурировал один парень, которого я знал и которого по крайней мере имел возможность проучить.

Помните, у нас работал художник–брюнет, эдакий тореадор с виду? Его звали Витта, Жак Витта – он попал в автомобильную катастрофу и вскоре после этого ушел из нашего агентства? Так в действительности–то это я подкараулил его в тот вечер в Буживале. Когда я пришел к большому дому, где он жил, было семь часов вечера и заходящее солнце полыхало над Сеной.

Трое или четверо ребятишек затеяли рядом со мной игру. Я поймал брошенный ими мяч. Поговорил с ними. Потом остался один, прошло несколько часов. Я курил и ходил взад и вперед, держась в тени, подальше от уличных фонарей.

Было уже за полночь, когда Витта подъехал на своей малолитражке, один, и поставил машину на стоянку. Когда он увидел, что я приближаюсь к нему, он сразу сообразил, зачем я здесь. Он не хотел выходить из машины, сидел в ней, в отчаянии цепляясь за дверцу. Тогда я схватился обеими руками за машину и перевернул ее. В соседних домах стали раскрываться окна. В тишине ночи раздались голоса. Я вытащил Витта из машины – надо сказать, он оказался гораздо мужественнее того подонка и все норовил пнуть меня ногой в низ живота, – ударом свалил его на землю, потом поднял и снова бил, швырнул на траву, пока не понял, что могу прикончить его. Я вернулся домой. Ту ночь я тоже провел на полу у кровати дочурки. Два или три дня спустя Витта пришел ко мне в кабинет с заявлением об уходе. От чека он отказался. Потребовал, чтобы я возместил стоимость дверцы и крыла машины, но за увечья не взял ничего. Да, сказал он, раз пять он был с моей женой в одной из гостиниц на улице Пасси… И, сделав непристойный жест, добавил, что воспользовался моей женой просто как обыкновенной потаскушкой, она ему больше и не нужна. Вы меня понимаете, Дани?