Патриция Вентворт - Убийство в Леттер-Энде. Приют пилигрима (сборник)

Он услышал, как звякнула задвижка. В холл ворвалась струя холодного воздуха, и из прихожей донесся голос Лесли Фрейн, говорившей с Роббинсом.

Джером вернулся в холл и окликнул гостью:

– Входи, Лес!

Она сразу заметила угрюмый вид Роббинса, но не поняла, чем он вызван. Это ощущение раздражало ее, так как она не могла понять его причину. Когда Роббинс, молча повернувшись, пересек холл, а Джером пригласил ее в утреннюю комнату, она смутно поняла, в чем дело, но понимание это было неуловимо – оно то появлялось, то исчезало.

Джером закрыл дверь, снял пальто и шарф, подошел к камину и сел на диван мисс Джанетты.

– Полиция обыскивает дом, – сказал он. – Тетя Колли в саду, тетя Нетта у себя в комнате. Но, надеюсь, мы не будем скучать без них.

Лесли одарила Джерома своей широкой ласковой улыбкой и сказала:

– Здесь очень уютно, как мне кажется.

Она не была готова к тому взгляду, каким Джером на нее посмотрел.

– С тобой мне уютно везде, Лес.

– Со мной? – печально спросила мисс Фрейн.

– Да, – с чувством ответил Джером. – С тобой покойно и уютно, ты несешь с собой лето – теплое и ласковое.

– Боюсь, что это уже бабье лето…

– Настанет еще ясная погода. Ноябрь для нас еще не наступил. Я считаю, что мы сейчас не дальше июля.

– Мне сорок три года, Джером.

– Мне тоже. Почти сорок три, но разница так мала, что ее можно не принимать в расчет. Возраст, конечно, почтенный, но худшее далеко впереди. У тебя нет ни одного седого волоса, а у меня их уже тысячи. – Он внезапно сменил шутливый тон: – Лес, не позволяй никому разлучать нас.

– Не позволю, если это будет зависеть от меня.

– Знаешь, у меня такое чувство, будто я долго спал, но теперь очнулся и очень хочу, чтобы ты не дала мне снова погрузиться в спячку. Думаю, тебе это по силам. Когда кончится весь этот кошмар, я надеюсь вернуться к нормальной жизни. Лона – превосходная сиделка, но мне пора начать обходиться без нее. Она больше не нужна ни тете Нетте, ни мне. Я не вижу никаких причин, по которым меня считают инвалидом. Постепенно я снова научусь делать все, что делал раньше. У меня столько дел… – Он недолго помолчал, потом продолжил: – Я снова начну писать. У меня множество идей, они стучат в дверь своей темницы и просятся на волю.

– Я очень рада. Я всегда думала…

– Ты думаешь обо мне, Лес?

– Конечно, думаю.

– Как?

– Как о своем друге. – Последнее слово она произнесла глубоким грудным голосом.

Он слегка отвернул лицо.

– Да, мне кажется, что мы были друзьями, большими друзьями, но потом явился Генри и стал тебе чем-то большим, чем просто другом.

Мисс Фрейн подняла голову и посмотрела на отведшего взгляд Джерома своими ясными карими глазами.

– Между нами не было любви, не было никогда.

– Но тогда почему…

– Я расскажу тебе – это было так давно, – сказала она. – Ты же помнишь, каким был Генри. Он умел убедить любого собеседника в том, что тот для него единственный в мире человек. Я не думаю, что он притворялся, по крайней мере он к этому не стремился. Помнишь, когда мы были еще детьми и нам чего-то хотелось от взрослых, мы всегда посылали Генри просить об этом. Ему стоило лишь улыбнуться, и все говорили ему «да». Не важно, кто это был – мистер Пилгрим, тети, мои родители или миссис Роббинс, – результат был один и тот же, и это сослужило Генри плохую службу. Мне следовало бы об этом знать, но когда он улыбался, я тоже говорила «да».

– Ты любила его, Лес? – едва слышно спросил Джером.

Она ответила ему так же тихо:

– В моем сердце не было любви. Я была очарована, мне льстило его внимание, и к тому же я была так одинока. Человек, которого я любила, не любил меня, и… – голос ее дрогнул, – я устала быть несчастной и одинокой. Мне захотелось жить своим домом, своей жизнью, со своими детьми, и когда Генри мне улыбнулся, я сказала «да». Но когда дело дошло до окончательного решения, я не смогла его принять. Мэйбл Роббинс преградила мне путь.

Джером изумленно посмотрел на нее:

– Это был Генри?

– О да. Это всплыло, когда мы говорили об одном подобном случае, о котором прочли в газете. Он ничего не сказал, но я все поняла и без слов. Это звучит глупо, но я сразу поняла, что дело не только в Мэйбл. Дело было в Генри, в его убеждении, что он может иметь все, что захочет. Другие люди его никогда не интересовали. Всегда найдутся такие женщины, как Мэйбл, но ему самому, в сущности, не было до них никакого дела, как, впрочем, и до меня. Единственным человеком, который что-то для него значил, был он сам, единственный и неповторимый Генри. Я поняла, что не смогу. Я собиралась сказать ему это в тот вечер, но он не пришел…

Не глядя на нее, Джером спросил:

– Ты кого-нибудь любила?

– Да, и очень сильно.

– Но тогда почему, моя дорогая, почему?..

– Я же сказала тебе.

Он обернулся к ней и протянул руку, но тотчас отдернул ее. Помолчав, он сказал:

– Кто это был?

Щеки Лесли залились краской. Сейчас она выглядела юной и беззащитной. Запинаясь, она произнесла:

– Ты… имеешь право… спрашивать… об этом?

Он вспомнил Лесли такой, какой она была много лет назад, вспомнил такой же румянец и слезинки на ресницах, когда он и Генри дразнили и немилосердно обижали ее. Он и Генри – больше в их компании не было никого. Они всегда были втроем – он, Генри и Лес.

– Ты должна сказать, потому что я всегда любил тебя, Лес.

– Ты никогда этого не говорил.

– У тебя было слишком много денег, а у меня их не было вообще. – Он коротко и жестко рассмеялся. – Сто фунтов в год и мозги, которые, как я думал, принесут мне целое состояние! Я хотел написать бестселлер или добиться умопомрачительного успеха пьесой, а потом прийти, сунуть этот успех под нос твоему отцу и сказать: «Что вы теперь скажете, сэр?» Это он прогнал меня, ты же знаешь.

– Он не мог этого сделать!

– Но он это сделал. «Детские отношения – вздор, мой дорогой мальчик, – сказал он мне. – Она станет моей наследницей. Ты же не захочешь прослыть охотником за деньгами, не так ли?» Потом он долго распространялся о хорошем отношении ко мне, но сказал, что у него другие виды на дочь.

Даже сейчас, двадцать лет спустя, в его голосе чувствовалась уязвленная юношеская гордость. Лесли так живо представила себе эту сцену, будто она происходила сейчас, перед ее глазами: отец, бестактный и бесцеремонный, лелеющий честолюбивые замыслы в отношении дочери и не понимающий, что могло сделать ее по-настоящему счастливой; Джером, обуянный гордостью, ушедший делать состояние. Все ее существо сейчас оплакивало потраченные впустую двадцать лет.

– И только поэтому ты перестал показываться мне на глаза? – спросила она.

– Да, умопомрачительный успех не состоялся, но мне все время казалось, что он за углом. Я старался не докучать тебе, чтобы мне снова не сказали, что я охочусь за деньгами. Потом твой отец умер…