Агата Кристи - Знаменитые расследования Эркюля Пуаро в одном томе (сборник)

– Мужчине простительно подобное безумство, – пробормотал Пуаро. – Она прекрасна, мадемуазель.

– Да, в этом нет никаких сомнений… А года три тому назад разразился еще один скандал. Старый сэр Роджер Эрскин оставил Арлене все свои деньги до последнего пенни. Можно было бы предположить, что уж это-то должно было наконец открыть Кену глаза.

– Но не открыло?

Мисс Дарнли пожала плечами.

– Я же сказала вам, что много лет не виделась с ним. Однако говорят, что он отнесся ко всему с полным безразличием. Почему, хотелось бы знать? Неужели в нем живет абсолютно слепая вера в свою жену?

– Могут быть и другие причины.

– Да. Гордость с презрительно вздернутой верхней губой!.. Не знаю, какие чувства Кен в действительности к ней испытывает. Этого никто не знает.

– Ну, а она? Какие у нее к нему чувства?

Розамунд смерила Пуаро взглядом.

– У нее? Она первая во всем мире охотница за сокровищами. Да к тому же еще и людоедка! Как только в радиусе ста ярдов от Арлены появляется хоть что-нибудь ст о ящее, одетое в брюки, для нее это новая добыча! Вот она какая.

Пуаро медленно кивнул, выражая свое полное согласие.

– Да, – сказал он. – Все, что вы говорите, правда… Ее глаза видят только одно – мужчин.

– И вот теперь Арлена положила глаз на Патрика Редферна, – сказала Розамунд. – Он весьма привлекательный мужчина – и весьма простой, понимаете, не ловелас, любит свою жену… Именно такие для Арлены самый лакомый кусочек. Мне нравится малышка миссис Редферн – она весьма недурна в этом своем утомленном образе, – но, по-моему, у нее нет никаких шансов против этой тигрицы-людоедки, Арлены.

– Да, все обстоит именно так, как вы говорите, – согласился Пуаро.

Вид у него был удрученный.

– Насколько мне известно, Кристина Редферн работала в школе учительницей, – продолжала мисс Дарнли. – Она из тех, кто верит в то, что разум имеет силу над материей. Ее ждет горькое разочарование.

Пуаро печально покачал головой.

Розамунд поднялась.

– А жаль. – Помолчав, она туманно намекнула: – Кто-то должен что-либо предпринять.

Линда Маршалл стояла в ванной комнате и изучала свое лицо в зеркале. Она ненавидела его. В настоящий момент ей казалось, что оно состоит в основном из костей и веснушек. Линда с отвращением смотрела на густую копну своих темно-русых волос (сама она мысленно называла их «мышиными»), на широкие скулы и агрессивно выступающий подбородок. Губы и рот, пожалуй, были не так уж и плохи, – но, в конце концов, что такое зубы? И что это за пятно появилось у нее сбоку на носу?

Линда с облегчением увидела, что это не прыщ.

«Шестнадцать лет – это ужасно, – подумала она. – Просто ужасно! »

В этом возрасте человек не знает, кто он такой. Линда была нескладной, словно новорожденный жеребец, и колючей, словно еж. Она постоянно со всей остротой чувствовала свою неуклюжесть, а также то, что она представляла собой ни то ни се. Пока Линда училась в школе, было еще не так плохо. Но вот школа осталась позади. И теперь, похоже, никто не знал, что ей делать дальше. Отец туманно намекнул, что собирается осенью отправить ее в Париж. Линда не хотела уезжать в Париж – но, с другой стороны, она не хотела оставаться дома. Почему-то только сейчас она в полной мере осознала, как же сильно не любит Арлену.

Юное лицо Линды напряглось, зеленые глаза стали твердыми.

Арлена…

«Она зверь! – подумала девушка. – Самый настоящий зверь! »

Мачехи! Все говорят, что жить с мачехой просто отвратительно. И это правда! И не то чтобы Арлена была злой по отношению к падчерице. По большей части она вообще не обращала на нее внимания. А когда все-таки общалась с девушкой, в ее взгляде, в ее словах сквозила презрительная насмешливость. Отточенное изящество и грация движений Арлены подчеркивали подростковую неловкость Линды. В обществе мачехи девушка острее сознавала свою незрелость.

Но дело было не только в этом. Нет, не только в этом.

Линда лихорадочно порылась в задворках памяти. Она плохо разбиралась в своих чувствах и не умела давать им определение. Все было в том, как Арлена поступала с людьми…

«Она плохая, – решительно подумала Линда. – Она очень-очень плохая!»

С этим надо что-то делать. Нельзя просто презрительно задрать нос с чувством морального превосходства и выбросить Арлену из головы.

Все дело в том, как она поступает с людьми. Отец – теперь и отец стал совсем другим…

Линда задумалась, вспоминая. Вот отец, приехавший, чтобы забрать ее из школы. Вот отец, как-то взявший ее с собой на морскую экскурсию. И вот он дома – вместе с Арленой. Весь какой-то закупоренный и… и отсутствующий, как будто его здесь нет.

«И все будет продолжаться так и дальше, – подумала Линда. – День за днем, месяц за месяцем… Я этого не вынесу!»

Впереди простиралась жизнь – бесконечная череда дней, омраченных и отравленных присутствием Арлены. Линда еще не вышла из детства и плохо представляла себе пропорции времени. Для нее год казался вечностью.

В груди у девушки поднялась волна черной жгучей ненависти к Арлене.

«Я готова ее убить! – подумала она. – О, как мне хочется ее смерти…»

Оторвавшись от зеркала, Линда посмотрела на раскинувшееся внизу море.

Здесь действительно было чудесно. Точнее, могло бы быть чудесно. Столько всего интересного – пляж, бухты, петляющие тропинки… Есть где побыть в одиночестве, подурачиться. И потом, еще эти пещеры, о которых рассказывали мальчишки Коуэны…

«Как было бы здесь здорово без Арлены!» – подумала Линда.

Она вернулась в мыслях к тому вечеру, когда они приехали сюда. Переправа с большой земли получилась такой захватывающей! Высокий прилив затопил дамбу, и пришлось плыть в лодке. Пансионат выглядел необычным, волнующим. И тут сидевшая на террасе высокая темноволосая женщина вскочила и воскликнула:

– О, Кеннет!

А отец Линды, страшно удивившись, сказал:

– Розамунд!

Как это свойственно юности, Линда строго и критически оценила Розамунд Дарнли. И заключила, что та пришлась ей по душе. Розамунд показалась Линде рассудительной. И прическа у нее была хорошая – она ей шла, а большинству людей их прически не идут. И одета она была замечательно. И у нее было озорное веселое лицо – словно она смеялась над собой, а не над окружающими. К тому же с Линдой Розамунд говорила не как с маленькой. Она не говорила всякое там. (Под выражением «говорить всякое там» Линда объединяла множество самых различных неприятных тем.) И, судя по всему, не считала ее, Линду, несмышленышем. Напротив, она обращалась с ней как с настоящим человеческим существом. Девушка так редко чувствовала себя настоящим человеческим существом, что испытывала глубокую признательность к тому, кто так считал.