Агата Кристи - Смерть лорда Эджвера. Загадка Рэд Хауза. Убийца, ваш выход!

– Во-первых, однажды Карлотта в самых общих чертах заговорила со мной о том, что, если человеку все время не везет, он меняется в худшую сторону. Что даже порядочный человек начинает поступать некрасиво. В общем, «виноват не он, виноваты обстоятельства» – первое, чем дурачит себя женщина, когда влюбляется в мужчину. Столько раз я слышала эту песню! И при всем своем уме Карлотта не нашла ничего лучшего, как повторить ее, будто только что родилась. «Ага, тут дело нечисто», – подумала я. Имени она не называла – разговор шел «абстрактный», но почти сразу же она упомянула о Рональде Марше и о том, как к нему несправедливы родственники. Поскольку она сказала это как-то вскользь, между прочим, я не связала ее слова с тем, что она только что говорила, но теперь я... не знаю. Мне кажется, она с самого начала имела в виду Рональда. Как вы думаете, мсье Пуаро?

И она серьезно посмотрела на моего друга.

– Я думаю, мадемуазель, что вы, вероятно, снабдили меня весьма ценными сведениями.

– Замечательно! – И Мэри захлопала в ладоши.

Пуаро благосклонно смотрел на нее.

– Вы, по всей видимости, не слыхали еще, что джентльмен, о котором вы говорите, Рональд Марш – лорд Эджвер, – только что арестован.

– О! – изумилась она. – Значит я со своими догадками немного опоздала.

– Нет, мадемуазель, я узнал о них своевременно. Благодарю вас.

– Ну как, Пуаро? – сказал я, когда Мэри вернулась за столик к Брайану Мартину. – Еще одно подтверждение, что вы ошибаетесь?

– Напротив, Гастингс. Подтверждение того, что я прав.

Несмотря на этот геройский ответ, я подумал, что его наверняка точит сомнение.

В последующие дни он ни разу не упомянул о деле Эджвера. Если я заговаривал о нем, Пуаро отвечал односложно, не выказывая никакого интереса. Другими словами, он умыл руки, поскольку вынужден был признать, что правильной была его первая версия, а не та, которая зародилась в его эксцентричной голове позднее, и что Рональд Марш виновен в смерти дяди. Но, будучи Пуаро, он не мог открыто этого заявить и предпочитал делать вид, что ему все равно.

Именно так я воспринимал тогда происходящее и, казалось, был прав. Он совершенно не интересовался тем, как продвигается дело в суде, хотя и узнавать было особенно нечего. Он занимался другими делами и, повторяю, проявлял полнейшее равнодушие к делу Эджвера.

Прошло целых две недели со времени событий, описанных мной в предыдущей главе, прежде чем я понял, что оценивал поведение своего друга совершенно неправильно.

Мы завтракали, и у тарелки Пуаро, как обычно, лежала стопка писем. Когда он стал перебирать их своими ловкими пальцами, я вдруг услышал радостное восклицание. В руках у него был конверт с американской маркой.

Он открыл его специальным маленьким ножичком, и я внимательно следил за ним, поскольку мне хотелось узнать, что его так взволновало. Внутри было письмо с довольно увесистым приложением.

Прочитав письмо дважды, Пуаро взглянул на меня.

– Хотите посмотреть, Гастингс?

И он протянул его мне. Вот что писала Люси Адамс:

«Дорогой мсье Пуаро! Ваше доброе, полное сострадания письмо чрезвычайно тронуло меня. Я не нахожу себе места! Мало того, что случилось такое ужасное горе, – я все время слышу какие-то оскорбительные намеки, касающиеся Карлотты, самой доброй и нежной сестры, какую только можно себе представить. Нет, мсье Пуаро, она не принимала наркотики, в этом я уверена. Она их ужасно боялась и много раз говорила мне об этом. Если она и сыграла какую-то роль в смерти того несчастного человека, то совершенно невинную, и ее письмо ко мне – тому доказательство. Я посылаю его вам, поскольку вы об этом просите. Мне очень тяжело расставаться с последним письмом, которое она мне написала, но я знаю, что вы сохраните его и впоследствии отдадите мне обратно, а если оно поможет, как вы пишете, решить загадку ее смерти – тем более оно должно быть у вас.

Вы спрашиваете, кого из друзей она упоминала в своих письмах особенно часто. Она писала о многих, но никого не выделяла особо. Мне кажется, чаще всего она виделась с Брайаном Мартином, которого мы знали много лет, с Мэри Драйвер и с капитаном Рональдом Маршем.

Я очень хотела бы вам помочь. Вы так добры. По-моему, вы понимаете, чтомы с Карлоттой значили друг для друга. Искренне ваша, Люси Адамс.

P.S. Только что приходил человек из полиции. Он хотел забрать письмо, но я сказала, что уже отослала его вам. Это, конечно, неправда, но мне почему-то хочется, чтобы вы прочли его первым. Кажется, оно нужно Скотленд-Ярду как доказательство виновности убийцы. Отдайте его им, но умоляю – сделайте так, чтобы они вернули мне его когда-нибудь. Понимаете, это ведь последние слова Карлотты, обращенные ко мне».

– Значит, вы написали ей, – сказал я, откладывая письмо. – Зачем вам это понадобилось, Пуаро? И почему вы попросили ее прислать оригинал письма Карлотты Адамс?

Он оторвался от приложенных к письму Люси Адамс страничек.

– Честно говоря, не знаю, Гастингс. Но у меня была странная надежда, что оригинал поможет объяснить необъяснимое.

– Но текст остается текстом! Карлотта Адамс отдала письмо горничной, горничная опустила его в почтовый ящик. Все просто. И текст читается совершенно естественно.

Пуаро вздохнул.

– Знаю-знаю. В этом и состоит трудность. Потому что письмо, каким мы его прочитали, Гастингс, неправдоподобно!

– Чушь!

– Да-да, уверяю вас! Ведь ясно же, что некоторые вещи должныпроисходить – они вытекают одна из другой, подчиняясь логике событий. А это письмо... оно не согласуется с тем, что происходило. Здесь какая-то неувязка. Но кто в ней виновен: письмо или Эркюль Пуаро? Вот в чем вопрос.

– Неужели вы допускаете возможность, что виноват Эркюль Пуаро? – спросил я, стараясь не выходить за рамки приличий.

Пуаро бросил на меня взгляд, исполненный укоризны.

– Да, порой я ошибаюсь – но не теперь! А следовательно, если письмо кажется неправдоподобным, оно неправдоподобно. Оно содержит в себе некий факт, ускользнувший от нашего внимания. И я намерен выяснить, какой именно.

После чего он, вооружившись лупой, вернулся к оригиналу, передавая прочитанные листки мне. Я ничего примечательного в них не находил. Они были исписаны твердым, разборчивым почерком и слово в слово соответствовали тому, что мы читали в телеграфном сообщении.

Пуаро глубоко вздохнул.

– Все подлинно... и написано одной рукой, никаких подчисток. И тем не менее, как я уже сказал, оно неправдоподобно...

Он замолчал и протянул руку за листками. Я отдал их ему, и он снова занялся их изучением.

И вдруг я услышал крик.

К тому времени я уже встал из-за стола и, подойдя к окну, разглядывал серое, предвещавшее дождь небо, но его крик заставил меня обернуться.