Энн Перри - Брат мой Каин

Монку показалось, что леденящий озноб проникает ему в сердце. Он сейчас не чувствовал под собой ног, не замечал проезжавших по Гилдфорд-стрит экипажей, не слышал звона металлических частей сбруи.

– Он действительно ей изменял? – задал Уильям еще один вопрос.

– Не знаю, – ответил Ивэн. – На этот счет в деле нет никаких указаний.

Из груди детектива вырвался тяжелый медленный вздох. Он сейчас ненавидел это неприкрыто жалостливое выражение в глазах друга, не находящего оправданий его поступку. И такое же отвращение он испытывал к самому себе. Тот человек мог действительно оказаться преступником, но зачем он, Уильям, обошелся с ним столь жестоко? Неужели несколько фунтов церковных денег, пусть даже украденных из ящика для сбора пожертвований в пользу бедных, стоили того, чтобы заставить женщину предать из ревности ее возлюбленного, в результате чего тот оказался в Колдбат-Филдс?

Сейчас он бы ни за что так не поступил, не допустил бы подобного развития событий. Заставить виновного испытать чувство стыда теперь казалось ему вполне достаточным наказанием. Если б обо всем узнал приходский священник и догадалась бы в душе сама Друзилла – разве нельзя было бы на этом остановиться?

– Это случилось давно, – тихо проговорил Ивэн. – Вы ничего не исправите. Я просто ума не приложу, как ей теперь помешать.

– Я ее не узнал, – откровенно признался Монк, словно это имело какое-то значение. – Мы провели вместе много часов, но я так ничего и не вспомнил.

Его спутник зашагал дальше, и сыщик поспешил за ним.

– Ничего! – с отчаянием повторил он.

– Не удивительно. – Ивэн устремил взгляд вперед. – Она взяла себе другую фамилию, причем уже несколько лет назад. Мода с тех пор тоже здорово изменилась. Я не побоюсь заявить, что она даже отчасти изменила внешность – женщины это умеют. С нашей точки зрения, это преступление являлось самым что ни на есть заурядным, но в то время из-за него разгорелся большой скандал. Сэллиса взяли под стражу, и данный роман сделался достоянием гласности. Репутация обеих девушек оказалась испорченной.

У Монка в голове теснились самые разнообразные мысли – оправдания, которые он отметал, прежде чем они успевали сформироваться, презрение к самому себе, угрызения совести, смятение… При этом он не находил нужных слов, чтобы выразить хотя бы одну из этих мыслей и чувств, что, возможно, было даже к лучшему.

– Понятно. – Он пошел в ногу с Ивэном, и их шаги, гулким эхом отдававшиеся от камней мостовой, теперь зазвучали в унисон. – Спасибо.

Они пересекли Гилдфорд-стрит и свернули на Лэмбс-Кондуит-стрит. Уильям следовал за своим спутником, не имея понятия о том, куда они направляются. Впрочем, он даже обрадовался, убедившись, что им не придется заходить на Мекленбург-сквер. Он и без того пережил достаточно кошмаров.

В тот вечер Друзиллу Уайндхэм, как теперь звали эту женщину, пригласили на домашний концерт в доме одной респектабельной дамы. Одевшись с великой тщательностью, еще более подчеркивающей ее внешнюю красоту, девушка не без оснований рассчитывала произвести должное впечатление. Она появилась среди гостей, высоко подняв голову, и щеки у нее горели румянцем от обжигающего разум сознания внутреннего торжества, от мыслей о том, что кубок с напитком мести уже поднесен к губам и она даже успела ощутить его сладостный вкус.

И она действительно произвела впечатление – однако вовсе не то, которое ожидала. Один джентльмен, всегда относившийся к ней весьма галантно, теперь посмотрел в ее сторону с нескрываемой тревогой, а потом повернулся спиной, словно увидев кого-то еще, с кем собирался срочно поговорить.

Друзилла не воспринимала этот поступок серьезно до тех пор, пока сэр Перси Гейнсборо тоже не сделал вид, что не замечает ее, хотя явно обратил на нее внимание.

Достопочтенный Джеральд Хэпсгуд расплескал шампанское, постаравшись поскорее от нее удалиться. Охваченный тревогой, он извинился перед стоявшей рядом с ним дамой, а потом в какой-то неприличной спешке наступил ей на шлейф платья и сохранил равновесие, лишь ухватившись за леди Бергойн.

Герцогиня Грэнби наградила ее взглядом, от которого, наверное, могла бы замерзнуть сметана.

В общем, у Друзиллы осталось от вечера весьма неприятное впечатление. Она отправилась домой раньше, чем собиралась, смущенная и подавленная, так и не перебросившись ни с кем ни единым словом на темы, которые собиралась обсудить.

На третий день судебного разбирательства Рэтбоун вошел в зал Олд-Бейли, будучи не столь уверенным в успехе, как в начале слушаний, однако сохраняя прежнюю решительность. Он надеялся, что полицейские все-таки найдут труп Энгуса, поскольку они действительно всерьез занялись поисками, однако в то же время обвинитель не слишком уповал на такую возможность. Тело могло находиться где угодно – на что, кстати, намекнул сам Кейлеб, дерзко заявивший Монку в Гринвич-Маршиз, что Энгуса никогда не удастся отыскать.

Взглянув на Стоуна, поднявшегося со скамьи подсудимых, когда вошедший в зал судья опустился в свое кресло и зрители перестали перешептываться, Оливер вновь обратил внимание на какое-то глумливое торжество, с которым тот держался, и почти неприкрытую жестокость в его взгляде. Весь его вид сейчас выражал подчеркнутое высокомерие.

– Вы готовы возобновить допрос свидетелей, мистер Рэтбоун? – спросил судья. В его голосе, как показалось Оливеру, прозвучали едва заметные нотки сожаления, словно он уже решил, что обвинителю не удастся выиграть процесс. Изможденное, изрезанное множеством морщин, лицо этого худощавого человека невысокого роста, казавшееся раньше весьма сердитым, теперь выражало лишь безмерную усталость.

– Да, если суд не возражает, ваша честь, – ответил Рэтбоун. – Я приглашаю в зал Элберта Суэйна.

– Элберт Суэйн! – громко повторил пристав. – Позовите Элберта Суэйна!

Суэйн, крупный неуклюжий мужчина, говорящий столь нечленораздельно, что ему почти все приходилось повторять дважды, рассказал о том, как в день исчезновения Энгуса ему на глаза попался Кейлеб, весь в синяках, в сильно изорванной и перепачканной одежде. Да, как ему показалось, его одежду покрывали пятна крови. Да, его избитое лицо посинело и распухло, а на щеке он заметил порез. Видел ли он у него еще какие-нибудь раны? Этого он не может сказать, потому что не слишком внимательно приглядывался.

Не прихрамывал ли Кейлеб? Или, может быть, передвигался так, словно ему мешала боль в конечностях?

Этого он не помнит.

– Постарайтесь вспомнить! – требовал Оливер.

Да, Кейлеб тогда хромал, согласился свидетель.

На какую ногу?

Суэйн не имел понятия. Ему показалось, на левую. А возможно, и на правую.