Дэн Симмонс - Пятое сердце

– Могу сказать лишь, что когда мы с миссис Адамс бывали у президента в его первый срок, в этих помещениях располагались кабинет и приемная сестры президента, мисс Роуз Элизабет Кливленд, которая исполняла роль первой леди страны, покуда в восемьдесят шестом мистер Кливленд не женился. Насколько я понимаю, это было первое и единственное бракосочетание в Белом доме. Несколько месяцев назад мистер Кливленд вновь въехал в Белый дом, но его сестра, насколько мне известно, в Вашингтон не вернулась. Кажется, она стала директрисой небольшого учебного заведения в Индиане… в городе Лафайет если совсем точно. Она часто публикует статьи по так называемому феминистскому вопросу, то есть о правах женщин. Я читал, что год назад она приняла участие в Первой международной женской конференции в Париже. Так что я не знаю, для чего служат эти помещения в настоящее время, только что сестра президента в них больше не живет.

Холмс улыбнулся тому, как исчерпывающе ответил историк (пусть и не самым учтивым тоном), кивнул в знак благодарности и закрыл за собой дверь.

Спеша усесться в кеб, пока его не заметил Генри Джеймс, который должен был сейчас находиться в соседнем доме, Холмс думал, что встреча принесла по крайней мере один существенный факт: кабинет Генри Адамса являет собой идеальное место для убийцы со снайперской винтовкой. Для Лукана Адлера, например.

День или два после возвращения к Хэям в качестве писателя, чей покой тщательно оберегают, Генри Джеймс блаженствовал впервые с начала года. Его комнаты в дальнем конце коридора на втором этаже были просторными, уютными и тихими. Если Джеймс решал поесть с хозяевами, те встречали его радостно. Если он выбирал одиночество – как по большей части и происходило, – Грегори перед каждой трапезой приносил меню, и писатель выбирал себе завтрак, обед или ужин без оглядки на то, что будут есть хозяева.

В те первые дни полное отсутствие Холмса наполняло его душу тихим счастьем – нечто подобное Джеймс испытывал, когда отпустила боль от подагры, мучившая его в Лондоне на Рождество и Новый год. Никаких больше окурков в яичнице, никаких разговоров про заговорщиков и убийц, никаких ночных вылазок на кладбище с проникновением в потайные надгробные убежища. Полная свобода отдыхать, писать или просто гулять и думать. Или, коли захочется, взять билет на ближайший пароход в Англию. Ничего лучше и придумать было нельзя.

Так отчего, гадал Джеймс семнадцатого апреля, в первую пятницу своего пребывания у Хэев, на душе у него так же тоскливо, как в марте, когда он решил поехать в Париж и утопиться в Сене?

В тот вечер он лежал, высыпав на одеяло литературное содержимое саквояжа, и просматривал записные книжки. Рынок рассказов за последнее время совсем усох, романы в ежемесячных выпусках – диккенсовская практика, кормившая Джеймса много лет, – тоже больше не издавались. Два его последних романа, «Сплетник» и «Трагическая муза» (вышедшая три года назад, в 1890-м), продавались плохо. Как и опубликованный в том же году сборник рассказов «Письма Асперна».

В этом году должны были выйти из печати три его книги: в июне этюды об искусстве «Рисунок и текст», летом – «Лондонские эссе», по большей части посмертная литературная дань недавно умершим друзьям, и, наконец, сборник «Частная жизнь и другие истории». Три книги – из них ни одного романа. А очерки и рассказы никогда не приносили больших денег и не вызывали заметного отклика.

Не оставалось сомнений: литературный мир прошел мимо, оставив Генри Джеймса в стороне. А может, он сам нечаянно забрел куда-то вбок. Зимой (до того, как вознамерился покончить с собой) он принял твердое решение начать новую и куда более благодарную в финансовом (а значит, и в общественном) смысле карьеру драматурга.

Его первая пьеса, «Американец», свободное переложение одноименного романа (настолько свободное, что Джеймс поначалу думал озаглавить ее «Калифорниец»), выдержала семьдесят представлений в Лондоне и еще множество в провинции. Джеймсу нравился процесс: то, как он, словно французский автор-режиссер, читал актерам четырехактную пьесу, как во время долгих репетиций носил им курицу, суп и другую еду. Подбадривал их. Болтал с ними. Чувствовал себя своим. Смеялся вместе со всеми и смешил их своим остроумием – в том числе новыми репликами, которые появлялись в пьесе по мере того, как ее приспосабливали к сцене.

Как не походило все это на десятилетия дисциплинированного одиночества, в котором он творил свои рассказы и романы, уже не помещавшиеся на одной полке. Но зачем был весь этот труд? Заработанного хватало на уютную светлую квартирку по адресу: Девир-Гарденз, 364, его дом с 1886 года. Однако даже там Джеймс не находил покоя. В последние годы, стараясь больше писать, он почти полностью отказался от вечерней и воскресной лондонской жизни. Целиком посвятить себя работе стало его новой мантрой. Ради этого он перестал ходить на званые обеды пять дней в неделю и не проводил больше уик-энды в сельских домах или ирландских поместьях богатых буржуа, мечтавших залучить к себе прославленного острослова, блестящего рассказчика и светского сплетника.

Ему по-прежнему нравилось сочинять в одиночестве, но сочинительство уже не окупалось ни деньгами, будь то доллары или фунты, ни известностью. О нет, он никогда не стремился к богатству и славе! Его главной целью всегда было Искусство. Однако он давно предполагал, что к пятидесяти годам литературные труды дадут ему финансовую свободу, чтобы… Чтобы что? Быть может, чтобы купить английский домик у моря. Совсем небольшой летний домик вдобавок к лондонской квартире. Уютный домик, где можно принимать литературных друзей и брата Уильяма с семьей, когда тот приезжает в Англию. Уединенное место, куда бы он приглашал младших товарищей, скажем Поля Бурже или Эдмунда Госса.

В конечном счете, после всех его стараний, театральная труппа целиком переписала «мрачный» (по выражению актеров) третий акт «Американца» и превратила его в не слишком успешную комедию.

Хотя принц Уэльский посмотрел «Американца» и обнадеженный директор театра устроил на пятнадцатом представлении «вторую премьеру» сокращенной и переписанной пьесы (Джеймс вновь помог заполнить дорогие места и ложи друзьями из литературного мира и светского общества), публика в зале по-прежнему скучала. В конечном итоге Джеймс вынужден был согласиться с критиками: пьеса, в которую они с сестрой Алисой вложили столько оптимизма, оказалась провальной. Он отказался от своих литературных корней, чтобы сделать «крепкую пьесу», и, стараясь угодить зрителям, превратил собственный серьезный роман в суетливую мелодраму. Высоколобый театральный критик А. Б. Уокли написал о плотном действии пьесы: «Как, мистер Джеймс? Все это „между обедом и пригородными поездами“?» Писатель был убежден, что именно Уокли написал анонимную рецензию, в которой говорилось, что Джеймс представил публике «театрального американца, густо наштукатуренного американским колоритом и снабженного карикатурным акцентом, монструозным пальто и повторяющимися хлесткими словечками».