Дэн Симмонс - Пятое сердце

Странность усиливалась тем, что у взрослого трубочиста оранжевые волосы стояли гребнем, как у индейца племени ирокезов, а жесткие волосы мальчишки, торчащие во все стороны, были выкрашены в ярко-зеленый цвет. Густо набеленное лицо мужчины изображало череп (глаза, обведенные черной краской, казались пустыми глазницами); так же сильно набеленное лицо мальчика перечеркивала узкая алая полоса губ. От зрелища этого становилось не по себе – по крайней мере, Джеймсу.

Внезапно мальчик-спичка выхватил у мужчины-жерди колчан и низко нагнулся. Мужчина-скелет на трехдюймовом коньке сделал сальто через голову помощника, тут же вскочил, нагнулся, и мальчик запрыгнул ему на спину.

Толпа ахнула и застонала. Зеваки в первых рядах попятились, словно хотели быть подальше, когда мужчина и мальчик сорвутся с крыши.

Ощущение нереальности плащом накрыло Джеймса, пока тот смотрел, как мужчина в черно-красную полоску – его длинные белые пальцы и впрямь были как у скелета – снимает колпаки с тройной трубы на конце конька. Пальцы мелькали стремительно, неразличимо – оранжевоволосый трюкач и его зеленоволосый помощник, вытащив веревки, привязывали колпаки к основанию труб.

Затем человек-скелет – его черные туфли выглядели почти балетными – подскочил высоко в воздух и развел ноги, так что черные подошвы оказались по разные стороны тройной трубы.

Толпа вновь ахнула, как единый организм, и Джеймс тоже (хотя и негромко), потому что мальчишка прыгнул, выставив руки вперед, как ныряльщик с обрыва, только под ним не было моря, лишь земля, трава и каменный тротуар шестьюдесятью футами ниже.

Высокий трубочист с оранжевыми волосами поймал мальчишку. Руки заморыша по-прежнему были выставлены вперед, совершенно прямые ноги торчали назад, и тут человек-жердь развернул помощника-щепку, так что его голова оказалась точно над отверстием трубы. Лишь тут Джеймс заметил, что оба трубочиста обвязаны вкруг пояса веревкой со странными узлами, прямо как альпинисты, которые парой взбираются на Маттерхорн.

Высокий трубочист с лицом скелета немного разжал костлявые белые пальцы, дав мальчишке скользнуть в невозможно узкую трубу, на миг удержал того за щиколотки и вновь отпустил. Зрители застонали в унисон и лишь потом заметили, что человек-скелет теперь держит в руках обе веревки. Он начал потихоньку их травить, пропуская сперва через одну руку, потом через другую и при этом отклоняясь все дальше от трубы, – щуплый мальчишка служил ему противовесом, – так что казалось, он уже не сможет выпрямиться.

Джеймс отвернулся.

– Изумительно, правда? – спросила Клара Хэй. – Дух захватывает!

– Невероятно, – кое-как выговорил Джеймс, не желая задеть чувства хозяйки. За несколько секунд представления у писателя закружилась голова, и теперь он чувствовал легкую тошноту. «До чего же мы странные животные», – была его единственная связная мысль.

– Они зовутся «Летающими Вернетти», – продолжала Клара, не замечая, как побелел Джеймс. – Лиззи Камерон считает, они отец и сын. Чистят трубы с начала недели, но только в нескольких лучших домах, у лучших семейств. Лиззи все дождаться не могла, когда они придут к ней.

– Невероятно, – повторил Джеймс.

На крышу он больше не смотрел, хотя толпа ахала и стонала при виде новых невозможных трюков.

– Лиззи сказала, они замечательные работники, – продолжала Клара, обращаясь к Джеймсу, но глядя в другую сторону. – Закрывают все комнаты, прежде чем взяться за чистку труб, – а видит небо, во многих старых домах давно пора повычистить грязь, – и еще все застилают газетами, чтобы не намусорить сажей.

– Невероятно, – сказал Джеймс, останавливая взгляд на Белом доме по южную сторону улицы. – Я, наверное, пойду немного пройдусь, – продолжал он. – Увидимся ближе к вечеру, Клара.

Клара не ответила. Молитвенно стиснув руки и раскрыв рот, она увлеченно смотрела на смертельные безумства, которые творились на крыше Лиззи Камерон.

Впоследствии, даже много лет спустя, Генри Джеймс не мог до конца объяснить себе свои поступки в следующие несколько часов. «Если, – неизменно добавлял он к этому конкретному самоанализу, – я и впрямь совершил их по собственной воле». Его не отпускало чувство, что то было поведение какого-нибудь плохо проработанного персонажа в бульварном романе Уилки Коллинза или Г. Райдера Хаггарда.

По счастью, как ни торопила его Клара, он успел надеть шелковый цилиндр и взять трость, так что в дом возвращаться не пришлось. Джеймс повернул на восток и быстро зашагал по Пенсильвания-авеню, упрямо не оборачиваясь, когда толпа на Лафайет-сквер разражалась ахами и охами.

«Летающие Вернетти» живо напомнили Джеймсу, из-за чего он все эти годы предпочитал жить в Англии и Европе. Американцы желают хлеба и зрелищ. Трубочист рискует жизнью родного сына (если, конечно, мальчик и впрямь его сын, а не сирота, взятый из приюта и выученный показывать идиотские акробатические трюки на высоте шестьдесят футов), чтобы потрафить таким, как Камероны, Лоджи, Хэи и мрачный Генри Адамс. Джеймс не удивился бы, узнав, что президент Гровер Кливленд и его супруга глазеют с лужайки перед Белым домом так же самозабвенно, как сливки вашингтонского общества – с Лафайет-сквер.

Америка не хочет взрослеть. Она – вечный младенец, огромный, пухлый и розовый, а теперь еще и владеющий смертоносным оружием, с которым не знает, как обращаться.

Джеймс кликнул кеб и велел ехать в ближайшую пароходную компанию.

В довольно роскошной пароходной конторе Джеймс, велев извозчику подождать, купил билеты до Англии на новый быстроходный пароход «Шпрее» Северонемецких линий Ллойда, отплывающий из Нью-Йорка в следующий вторник, одиннадцатого апреля, в 19:30.

Он встретит день рождения в море.

Джеймс знал, конечно, что немецкий пароход не сравнится в скорости, скажем, с «Сити оф Нью-Йорк» (5 дней, 23 часа, 14 минут) или «Сити оф Пэрис» (5 дней, 23 часа, 50 минут), но знал и другое: «Шпрее» обеспечивает пассажирам весь возможный комфорт. К тому же американские и британские пароходные компании измеряли время перехода от маяка на Санди-Хук до мыса Рочес на входе в Квинстаунский залив, а Северонемецкие линии Ллойда и Линия Гамбург – Америка – от маяка на Санди-Хук до Нидлса под Саутгемптоном.

Спешить ему некуда, и хорошо, что пассажиры будут в основном немцы, – никто не будет втягивать его в разговоры (хотя, к слову сказать, Джеймс превосходно владел немецким).

С приятной мыслью, что через три дня отплывает в Англию, писатель вернулся в кеб и назвал извозчику следующий адрес.

На железнодорожной станции Джеймс приобрел билет первого класса до Нью-Йорка. Поезд уходил из Вашингтона в воскресенье (то есть завтра) вечером. Кроме того, писатель купил билеты Нью-Йорк – Бостон: туда на утро понедельника, обратно на вторник, с достаточным запасом времени до вечерней посадки на «Шпрее».