Дэн Симмонс - Пятое сердце

– Павильон Изящных искусств и мануфактур откроется в обычное время, – сказал Райс Генри Джеймсу. – В десять мои люди очистят Смотровую площадку, и мы повесим табличку, что лифт и площадка закрыты с десяти до двух. Многие захотят посмотреть на президента с удобной точки, но все галереи будут на это время закрыты. Вам нужно быть здесь в десять.

Джеймс глянул на большой ключ и убрал его в жилетный карман.

– Что мне делать до тех пор? – спросил он почти жалобно.

– На вашем месте, – ответил агент Драммонд, – я бы вернулся на яхту сенатора Камерона, благо катер ждет, и поспал бы еще часа два. Главное, поручите кому-нибудь вас разбудить, чтобы в десять быть тут – вместе с ключом. Вам не придется никому ничего объяснять. Публика прочтет табличку на запертой шахте и разочарованно отправится смотреть на президента с площади перед Административным корпусом.

Позже Джеймс не мог вспомнить, кивнул ли он, прежде чем развернуться и пойти к пирсу.

Небо затянуло облаками, собирался дождь, однако за несколько минут до прибытия президента Кливленда выглянуло солнце и, словно по команде, залило лучами зрителей и официальных гостей.

Еще не видя президентского кортежа, Холмс услышал, как толпа на площади перед Административным корпусом разразилась криками и аплодисментами. Сыщик смотрел в длинную узкую щель, которую рабочие по указанию полковника Райса прорезали в металлическом основании огромного прожектора на юго-западном углу Смотровой площадки Павильона изящных искусств и мануфактур. Отсюда ему была видна вся галерея до такого же прожектора на юго- восточном углу. Если Лукан Адлер выбрал для стрельбы другую точку, то прославленный сыщик Шерлок Холмс будет последним идиотом, который лежал, скрючившись и обливаясь по́том, в наглухо закрытом ящике, покуда президента Соединенных Штатов застрелили откуда-то еще.

Если только Колумбовы гвардейцы полковника Райса или снайперы агента Драммонда не увидят и не застрелят Лукана раньше.

Холмс знал, что этого не произойдет.

Часы, которые он положил на пол в узкой полоске света, показывали ровно одиннадцать, когда оркестр заиграл президентский гимн; это означало, что Кливленд начал подниматься на трибуну. Холмс, лежа в позе эмбриона под тяжелыми проводами, заполнявшими почти весь ящик, продолжал смотреть в щель, но не видел никакого движения. Сейчас президент был легкой целью для Луканова маузера (если убийца и впрямь выбрал эту винтовку) с сотни других мест над заполненной людьми площадью. По аплодисментам, которыми встретили кортеж президента и выступления первых ораторов, чьи голоса досюда почти не долетали, Холмс определил, что толпа заполнила обе стороны лагуны до самого Перистиля и дальше, боковые улочки и пирс.

Он знал расписание до секунды и, когда толпа притихла, слушая благословение слепого капеллана, отметил про себя, что церемония отстает от графика по меньшей мере на три минуты.

Дэниел Бернем и другие директора выставки учли печальный опыт прошлого октября, когда все промерзли до костей, и постарались сделать открытие как можно более коротким. Тем не менее прошел целый час (до Холмса долетели обрывки графоманской «Оды Колумбу» и прочей бессмысленной чепухи), прежде чем президент вышел на ораторский помост и генеральный директор выставки Дэвис встал, чтобы его представить.

Через восточную щель Холмс видел, как якобы запертая дверца ящика под исполинским прожектором в восточном конце галереи бесшумно распахнулась. Лукан Адлер вылез из тесного пространства и вытащил длинный сверток. Он развернул черную ткань, и Холмс даже с такого расстояния определил, что у Лукана и впрямь пятизарядная винтовка Маузера образца девяносто третьего года с двадцатикратным оптическим прицелом.

Холмс ногой распахнул дверцу ящика, встал и двинулся к Лукану.

Генри Джеймс два часа стоял у неработающего лифта и слушал, как посетители возмущаются невозможностью поглядеть на президента со Смотровой площадки. Однако сейчас, перед началом президентской речи – голоса с трибуны долетали, хоть и негромко, в раскрытые двери опустевшего павильона, – писатель остался у лифта совершенно один.

Вернее сказать, он был один, пока без нескольких минут двенадцать к нему не подошла хорошо одетая женщина лет сорока с небольшим. У нее были золотисто-каштановые волосы, волевой подбородок, высокие скулы и лиловые глаза. И она спросила:

– Вы, случайно, не писатель Генри Джеймс?

Джеймс заморгал (в Америке его, как правило, не узнавали) и ответил:

– Да, это я.

Он уже собирался приподнять шляпу, когда женщина вытащила из сумочки уродливый револьвер и направила его Джеймсу в живот.

– Достаньте ключ, – сказала она. – Откройте обе двери. И отвезите меня наверх.

Джеймс торопливо выполнил ее требования, правда чуть не уронил ключ, отпирая шахту, и не сразу справился со второй дверью. Женщина практически втолкнула его в кабину и вошла следом, не опуская пистолета.

– Отвезите меня наверх, – сказала она. – Быстро!

Джеймс рывком отвел рычаг так далеко влево, что кабина взмыла ракетой. Он потянул вправо, и она почти остановилась в сорока футах над полом.

Женщина решительно отодвинула Джеймса, дернула рычаг влево, и кабина вновь понеслась вверх.

Лукан Адлер, чей профиль напоминал орлиный даже больше, чем у его прославленного отца, стоял за прожектором, так что стальной обод стойки служил упором для маузеровской винтовки. Сбоку Лукана загораживали перила, и Холмс сомневался, что люди Драммонда смогут в него попасть – если они вообще заметили движение на краю галереи.

Лукан закончил подстраивать оптический прицел, убрал отвертки в карман рубашки (пиджака на нем не было) и теперь, по-прежнему держа винтовку нацеленной в президента, с улыбкой смотрел на приближающегося Холмса.

Когда между ними оставалось примерно двадцать пять больших шагов, Лукан направил дуло на Холмса и сказал:

– Стой.

Холмс остановился.

– Я могу выпустить три пули меньше чем за две секунды, – сказал Лукан.

Холмса поразил его резкий металлический голос, ничуть не похожий на материнский. Может быть, скорее на отцовский. Холмс не мог сказать наверняка.

– Две – жирному президенту в грудь и одну тебе в живот раньше, чем ты пробежишь пять футов, – добавил Лукан. – Если сделаешь движение рукой к карману или к пиджаку, я сначала убью тебя и выпущу две или три пули в президента еще до того, как кто-нибудь поднимет голову на звук первого выстрела.

Холмс знал, что это не пустая угроза, поэтому стоял не шевелясь.

Президент еще не начал речь, но вступление генерального директора Дэвиса уже близилось к концу. Холмс знал (и знал, что знает Лукан): после речи Дэвиса и до того, как толстяк-президент займет ораторское место, оркестр будет целых полторы минуты играть «Да здравствует Колумбия», чтобы толпа успела выразить свои чувства криками и овациями.