Элизабет Джордж - В присутствии врага

В конце концов она положила сарафан в коробку. Следующим извлекла из гардероба шерстяной костюм. Раскинула его на кровати, прошлась по нему щеткой, собирающей пушинки, проверила пуговицы и, обнаружив, что одна болтается, пошла к комоду. В одном из ящиков, стоявших на полу, отыскала маленькую соломенную корзинку. Достала из нее иголку и катушку. Дважды попыталась вдеть нитку в иголку, но безуспешно.

Линли подошел к ней. Взял у нее иголку и сказал:

— Не занимайся самоистязанием из-за меня. Ты была права. Я пришел в ярость из-за того, что ты мне солгала, а не из-за смерти девочки. Прости меня за все.

Хелен опустила голову. Свет стоявшей на комоде лампы падал на ее волосы. Когда Хелен шевельнулась, в ее прядях зажглись искорки цвета бренди. Линли продолжал:

— Поверь, сегодняшни мой всплеск — худшее, на что я способен. Просто когда дело касается тебя, во мне просыпается что-то первобытное. Все мое воспитание летит к черту. Ты видела результат. И тут нечем гордиться. Прости меня за это. Прошу тебя.

Хелен не ответила. Линли хотелось обнять ее, но он не прикоснулся к любимой, потому что внезапно, впервые, побоялся быть отвергнутым навсегда. Поэтому он ждал ее ответа, держа в руках скорее не свою шляпу, а сердце.

Когда Хелен заговорила, голос ее звучал тихо. Она не подняла головы и не отвела взгляда от коробки с одеждой.

— Целый час я кипела праведным гневом. Как он смел, думала я. Что за богом он себя возомнил?

— Ты была права, — сказал Линли. — Хелен, ты была права.

— Но потом меня буквально подкосила Дебора. —Хелен закрыла глаза, словно прогоняя от себя ее образ. Кашлянула, как всхлипнула. — Саймон с самого начала не хотел за это браться. Но Дебора убедила его хотя бы ознакомиться с ситуацией. И теперь она считает себя ответственной за смерть Шарлотты. Она даже не позволила Саймону забрать у нее фотографию. Когда я уходила, она унесла ее к себе наверх.

Линли не думал, что может почувствовать себя еще хуже из-за всего случившегося, но теперь понял, что может. Он сказал:

— Я как-нибудь это улажу. С ними. С нами.

— Ты нанес Деборе удар ниже пояса, Томми. Я не знаю, какими именно словами, но Саймон знает.

— Я поговорю с ним. Я поговорю с ними обоими. Вместе. По отдельности. Я предприму все, что необходимо.

— Тебе придется. Но я думаю, что какое-то время Саймон не захочет тебя видеть.

— Тогда я несколько дней повременю.

Он ждал, что Хелен подаст ему знак, хотя и понимал, что с его стороны это трусость. Ничего не дождавшись, Линли понял, что следующий шаг, каким бы трудным он ни был, придется сделать ему. Он протянул руку к ее хрупкому, беззащитному плечу.

Хелен тихо проговорила:

— Сегодня мне бы хотелось остаться одной, Томми.

— Хорошо, — ответил он, хотя ничего хорошего тут не было и быть не могло. И вышел в ночь.

Когда на следующее утро будильник разбудил Барбару Хейверс в половине пятого, она, как обычно, испуганно вскрикнула и резко села в постели, словно стеклянная оболочка ее сна разбилась не от звука, а от удара молотка, Барбара нашарила будильник и выключила его, моргая в темноте. Тусклый свет сочился в узкую щель между шторами. Барбара нахмурилась, поняв, что проснулась не в Чок-Фарм, но где — черт его разберет. Она восстановила в памяти вчерашний день: Лондон, Хильера, Скотленд-Ярд и автостраду. Потом она вспомнила ситцевые джунгли, кружевные подушечки, мягкую мебель, вышитые гладью сентиментальные афоризмы и обои с цветочным узором. Ярды цветочных обоев. Мили. Значит, это пансион «Приют жаворонка», заключила Барбара. Она в Уилтшире.

Барбара спустила на пол ноги и включила лампу. Щурясь от яркого света, нащупала в ногах кровати черную синтетическую ветровку, во всех путешествиях служившую ей халатом. Накинув ее, Барбара прошла к умывальнику, пустила воду и, собравшись с мужеством, посмотрела на себя в зеркало.

Она не могла решить, что хуже: вид ее опухшего со сна лица с вмятинами от подушки на щеках или отражение все тех же обоев в цветочек. В данном случае это были желтые хризантемы и розовато-лиловые розы, обвитые сиреневыми лентами, с голубыми — вопреки всем законам ботаники — и зелеными листьями. Этот очаровательный узор повторялся на покрывале и шторах. Барбара так и слышала, как все эти иностранцы, жаждущие пожить среди аборигенов, восторгаются совершенной английскостью пансиончика. О, Фрэнк, именно таким мы всегда и представляли английский коттедж, правда? Как мило. Как очаровательно. Ну чистая прелесть.

Чистая пошлятина, подумала Барбара. И вообще — это даже не коттедж, а солидный кирпичный дом на самом краю деревни, на Бербейдж-роуд. Но о вкусах не спорят.

— Мама все отделала заново в прошлом году, — объяснил Робин, провожая Барбару в ее комнату, и добавил: — Разумеется, под чутким руководством Сэма. — И закатил глаза.

Барбара познакомилась с ними обоими внизу, в гостиной: с Коррин Пейн и ее «новонареченным», как та называла Сэма Кори. Это была настоящая парочка воркующих голубков, что очень сочеталось с общей атмосферой пансиона, и когда Робин через кухню ввел Барбару в гостиную, «молодые» постарались сразу же продемонстрировать ей свою взаимную преданность. Коррин была «ягодкой» Сэма, Сэм — «дружочком» Коррин.

Провожая Барбару наверх, Робин с несчастным видом оправдывал откровенные милованья матери и Сэма тем, что они только что обручились и поэтому немножко опьянены своими новыми отношениями.

Барбара подумала, что «немножко» — это еще слабо сказано.

Не дождавшись ее реакции, Робин принялся сокрушаться, что Барбару не поселили в пабе или в гостинице в Амсфорде. Но тут Барбара прервала его:

—Робин, все нормально. Просто отлично. А они… — «Приторны до неприличия» хотелось сказать Барбаре. Но она продолжила: — Они влюблены. — И прибавила: — Вы же знаете, как это бывает, когда влюбляешься. — Можно подумать, она сама знала.

Робин помедлил, прежде чем открыть дверь в ее комнату. Он как будто только что понял, что Барбара — женщина, отчего та, непонятно почему, смутилась. Робин вдруг засуетился, указал на соседнюю дверь — там находилась ванная. Потом открыл дверь в комнату Барбары и пробормотал:

— Надеюсь… Да. Ну, в любом случае спокойной ночи.

И, внезапно превратившись в угловатого юнца, торопливо покинул Барбару, предоставив ей «устраиваться».

Что ж, подумала Барбара, она устроилась, насколько это было возможно в комнате с такими обоями. Ее трусы и носки были разложены по ящикам. Свитер висел на крючке с внутренней стороны двери. Рубашки и брюки — в шкафу. Зубная щетка стояла в стакане рядом с раковиной.

Барбара энергично, по-утреннему, чистила зубы, когда раздался стук в дверь и запыхавшийся голос спросил: