Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)

– А я только рад, что ужин у нас сегодня официальный, – продолжал Борицын. – Иначе бы меня наверняка заставили прийти в кафтане, который я в жизни не надевал до тех пор, пока не оказался в Международном доме. Уверяю вас, моей матери-княгине стоило немалых усилий его раздобыть.

– Да, – заметил подошедший к ним боливиец, – помню, как Лупе Санчес и моя сестра пели на одном воскресном ужине. Им пришлось весь Сан-Франциско обегать, чтобы найти платье достаточно характерное для того, чтобы члены комитета почувствовали себя удовлетворенными.

– К слову, – вставил Мартин, – как там мисс Санчес?

– Сестра сказала, неважно. Сегодня она рано ушла к себе. Сестра беспокоится.

– И совершено напрасно. – Выросший за спиной боливийца Курт посмотрел на него с откровенной злостью. – Уверяю вас, Моралес, она чувствует себя вполне нормально. Вернее, будет чувствовать. Когда прием останется позади.

В этот момент вошел директор Международного дома мистер Блейкли, за которым следовал доктор Шедель. Мартин принялся с любопытством разглядывать неофициального швейцарского представителя. Если, как говорит Курт, его турне предпринято в интересах всеобщего мира, то лучшей кандидатуры для выполнения этой миссии не придумаешь, – во всяком случае, если судить по внешности. Совершенно непохожий на своего молодого племянника Зигфрида, он напоминал тихого монаха, чьи интересы не простираются за пределы монастырского сада, требника и бедного люда. Роста он был среднего, но благодаря исходившей от него благости казался странным образом маленьким. Черты лица заостренные, но их смягчало доброе выражение глаз. Он с улыбкой вытерпел церемонию представлений, проведенную мистером Блейкли в ротарианском духе, однако ни слова не произнес, разве что вежливо повторял имена хозяев. Затем возникла неловкая пауза – так, словно ни почетный гость, ни члены комитета не знали, кому первым начинать разговор, – вслед за которой все по сигналу мистера Блейкли пришли в движение и устремились к столу.

Ужин получился пышным, но, в немалой степени ввиду отсутствия спиртного, скучным. Мартин сидел между Борицыным и Уортингом, слушая попеременно негодующие жалобы на Советы со стороны русского и англофильские разглагольствования канадца. При этом он считал, что ему еще повезло в сравнении с доктором Шеделем – тому приходилось сохранять вежливую улыбку, пока окружающие пространно рассуждали о международном братстве, воплощением коего является этот Дом. Судя по всему, его английский был не чрезмерно хорош, но оно, на вкус Мартина, только к лучшему.

Наконец покончили с десертом, и у Мартина появилась возможность спокойно выпить чашку кофе и выкурить сигарету. Мистер Блейкли поднялся с места и разразился речью, для которой его застольный монолог, обращенный к Шеделю, явно оказался лишь репетицией; закончил он здравицей в честь «этого достойного ученого и человека, посвятившего жизнь делу, которое, можно с уверенностью сказать, есть важнейшее для всего человечества, а в нынешние беспокойные времена для нас, американцев, прежде всего (Мартин внутренне поморщился) – делу укрепления Всеобщего мира» (за сим последовало пятиминутное отступление, после которого оратор подвел итог сказанному). «Друзья Международного дома, мне не хватит слов, дабы воздать должное этому человеку. Да и, чем меньше о нем будет сказано, тем лучше» (при этом столь характерном для Блейкли неуклюжем повороте Мартин с трудом удержался от ухмылки). «Господа, доктор Хьюго Шедель».

Доктор Шедель говорил негромко и с сильным акцентом.

– Господа, – начал он, – я на языке вашем с большим трудом говорю. Мой племянник сказать мне, что среди гостей есть, кто может мне переводить. Herr Lamb, mÖchten Sie vielleicht übersetzen was ich auf Deutsch sage?

– Sehr gerne, Herr Doktor, – откликнулся Мартин.

– Besten Dank, mein Freund. Also… [21]

Доктор Шедель выдержал небольшую паузу и начал импровизированную речь – с остановками, чтобы дать Мартину возможность перевести сказанное.

Это была простая, откровенная беседа, призыв к человечеству, представленному здесь выходцами их разных стран, позабыть о своей злой природе и открыть шлюзы добру. В какой-то момент, развивая тезис, оратор ударился в некоторую мистику и заговорил о власти Черного и Белого, которые правят миром. Черное, сказал он, воздает злу, но сами награды тоже являются злом; Белое же воздает добру средствами добра. Поэтому нам следует абстрагироваться от Зла, ибо только таким способом мы сможем добиться воздания Добра. Я знаю, что это дурное христианство, – добавил он, – но ведь оно и адресовано дурным христианам.

Шедель закончил выступление, и в зале воцарилось молчание. Известная часть внутреннего добра, содержащегося в его мысли и личности, дошла до аудитории. Затем мистер Блейкли поблагодарил доктора Шеделя, и напряжение спало.

Члены комитета потянулись к выходу. К Мартину подошел Курт.

– Очень любезно с твоей стороны, что согласился помочь дяде, – сказал он. – У него большие трудности с английским, а я нынче вечером не в форме…

– Да я только рад, – не дал ему договорить Мартин.

– Это ведь родной язык дьявола, наверняка в седьмом кругу Ада только на нем и говорят. Передай, пожалуйста, дяде, что я всегда к его услугам.

– Непременно. Спасибо, Мартин. – Курт отошел. Мартин увидел, как он берет доктора Шеделя за рукав и отводит его от мистера Блейкли. – Darf ich einen Augenblick mit dir sprechen? – услышал он слова Курта.

– Später, Kurt. Sagen wir um halb zehn bei mir [22], – ответил герр Шедель.

Передал ли Курт в ходе этого, назначенного на половину десятого разговора, предложение о помощи, Мартину узнать было не суждено. И, уж конечно, ни швейцарский посланец, ни сам Мартин даже вообразить в тот момент не могли, какую форму примет эта помощь.

Избавившись от смокинга и уютно облачившись в домашний халат, Мартин провел спокойный вечер, обдумывая исключительно запутанную ситуацию, связанную с доказательством алиби. К половине одиннадцатого он дошел до эпизода, в котором детектив говорит своему помощнику: «Теперь в вашем распоряжении все факты. Посмотрим, придете ли вы к тем же выводам, что и я». Такого рода вызовы всегда подстегивали Мартина. Он отложил книгу, закурил сигарету и откинулся на спинку кресла, исполненный решимости опровергнуть аргументы в пользу алиби.

В какой-то момент он в раздражении оборвал ход своих размышлений. Какого черта сочинители романов почти всегда исходят из того, что человек, оказавшийся на сцене, даже в любительском спектакле Оксфордского университета, должен ipso facto [23]быть в состоянии разгуливать по улицам, убедительно выдавая себя за кого-то другого? Если исходить из того, что знает об актерах, особенно актерах-любителях, он, Мартин, а еще более из того, что ему известно об особенностях гримировки, предположение это представляется совершенно абсурдным.