Эрл Гарднер - Дело о сонном моските

Мейсон подсел поближе, обнял Деллу за плечи и прижал к себе.

– Я мог бы разбить все твои аргументы, – сказал он.

– Могли бы, не сомневаюсь в этом, – рассмеялась Делла. – Но, даже убедив меня, самого себя убедить вы не сможете. Вы знаете, что я права.

Мейсон хотел было возразить, потом передумал и еще крепче обнял ее. Они молчали и наблюдали за выступающими из пустыни разноцветными горными вершинами, ярко освещенными красным солнцем.

– Да, – снова рассмеялась Делла. – Мы бывалые, закаленные в боях воины, которые не тратят время на любовь, если предстоит серьезная работа. Нужно помочь Солти с костром, к тому же вдруг он разрешит мне приготовить что-нибудь.

– Десять против одного – не разрешит, – сказал Мейсон.

– Что?

– Не разрешит тебе готовить еду.

– Не буду спорить. Пойдемте. Как вы заметили, Солти никогда не наслаждается красотами пустыни, если нужно работать.

Они подошли к склонившемуся над очагом Солти, увидели, как он распрямился, повернулся было к коробкам с продовольствием, вдруг остановился и долго смотрел на пустыню.

Когда они встали рядом, Солти благоговейно произнес:

– Что бы я ни делал, где бы я ни был, я всегда отвлекаюсь в это время на несколько минут, чтобы просто посмотреть на пустыню. Начинаешь понимать, что человек может быть очень деятельным, но никогда таким большим и величественным. Знаете, пустыня – самая добрая мать для человека, и именно благодаря своей жестокости. Жестокость делает человека осторожным, заставляет полагаться только на самого себя. Здесь не место мягкотелым. Иногда, когда солнце сжигает кожу, а его лучи слепят, ты замечаешь только жестокость. Но примерно в это время суток пустыня вдруг улыбнется тебе, скажет, что жестокость ее – на самом деле доброта. Ты начинаешь смотреть на жизнь с ее точки зрения и понимаешь, что только она самая верная.