Уильям Коллинз - Женщина в белом

Низость этого подлога, размеры и дерзость этого преступления, ужасные последствия для самого преступника в случае, если бы подлог был обнаружен, — все вместе ошеломило меня. Понятны были теперь неустанная, беспрерывная тревога и беспокойство этого презренного негодяя, отчаянные вспышки безрассудного буйства, чередовавшегося с жалким малодушием, безумная подозрительность, из-за которой он упрятал Анну Катерик в сумасшедший дом и совершил страшное злодеяние против своей жены всего только на основании пустого, померещившегося ему предположения, что она, как Анна Катерик, тоже знает его тайну! Раскрытие этой тайны грозило ему в прежние времена смертной казнью через повешение, а теперь — пожизненной каторгой. Разоблачение этой тайны даже в том случае, если бы те, кто пострадали из-за его подлога, пощадили бы его и не отдали под суд, одним ударом лишало его имени, титула, поместья, общественного положения, — словом, всего того, чем он завладел обманным путем. Вот в чем заключалась его тайна, и она теперь была в моих руках! Стоило мне сказать одно слово — и он навсегда лишился бы своих земель, состояния, звания баронета. Одно мое слово — и он был бы выброшен из жизни, без поддержки, отверженный, никому не нужный. Все будущее этого человека висело на волоске, зависело от меня — и он знал это сейчас так же хорошо, как я.

Эта мысль отрезвила меня. Интересы, более дорогие мне, чем мои собственные, зависели от осторожности, которая должна была теперь руководить малейшими моими поступками. От сэра Персиваля можно было всего ожидать. Не было вероломства, на которое не отважился бы теперь этот доведенный до крайности отъявленный негодяй.

В той крайней, безвыходной опасности, в которой он очутился, он пойдет на все, решится на любое преступление — буквально ни перед чем не остановится, чтобы спасти себя.

На минуту я задумался. Необходимо было закрепить свидетельство, только что мною открытое, записать его на случай, если б со мной случилось какое-то несчастье. Надо было обеспечить сохранность этого свидетельства от сэра Персиваля и поставить вне пределов его досягаемости. Можно было не беспокоиться за копию метрической книги, надежно спрятанную в сейфе мистера Уансборо. Но подлинник в ризнице, как я убедился в этом своими глазами, был далеко не в таком положении.

Ввиду всего этого я решил немедленно вернуться в старую церковь, снова обратиться к помощи причетника и сделать нужную мне выписку из метрической книги прежде, чем я вернусь в отель. Я тогда еще не знал, что нужна нотариально заверенная копия и что моя собственная выписка не может представлять документального доказательства. Я не знал этого и ни к кому не мог обратиться за нужными по этому вопросу разъяснениями, так как хотел сохранить свои намерения в тайне.

Моим единственным желанием было как можно скорее вернуться в Старый Уэлмингам. Мистеру Уансборо я объяснил как сумел свое несколько странное поведение, которое, по-видимому, бросилось ему в глаза; положил гонорар на его стол; условился, что через день-два напишу ему, и покинул его контору с пылающей головой, с бьющимся сердцем, весь в лихорадочном жару.

Смеркалось. Меня осенила мысль, что мои преследователи, возможно, снова пойдут за мной и, по всей вероятности, на этот раз нападут на меня по дороге.

Палка, которая была со мной, была легкой и не годилась для самозащиты. Прежде чем выйти за пределы Нолсбери, я зашел в лавку и купил крепкую деревенскую дубинку, короткую и тяжелую. С этим незатейливым оружием я мог дать отпор любому противнику. Если бы на меня напали двое, я мог удрать. В школьные дни я был хорошим бегуном, а в Центральной Америке во время экспедиции у меня была неплохая практика.

Я вышел из городка быстрым шагом, держась посередине дороги.

Моросил мелкий дождь, и сначала трудно было сказать, шел ли кто за мной или нет. Но, пройдя полдороги, милях в двух от церкви, я увидел сквозь сетку дождя бегущего ко мне человека и услышал, как где-то неподалеку захлопнулась калитка. Я спешил вперед с дубинкой наготове, напряженно вслушиваясь и вглядываясь в темноту. Не сделал я и сотни шагов, как за придорожной изгородью послышался шорох, и три человека выскочили на дорогу.

Я сейчас же свернул на тропу. Два человека пробежали мимо меня прежде, чем успели спохватиться. Но третий был быстрый, как молния. Он остановился, полуобернулся и изо всех сил ударил меня палкой. Он целился наугад, и потому удар не был сильным. Палка обрушилась на мое плечо. Я ударил его дубинкой по голове. Он попятился и столкнулся со своими товарищами как раз в ту минуту, когда они бросились ко мне. Благодаря этому, я мог опередить их и пуститься наутек. Я проскользнул мимо них и помчался посередине дороги.

Двое непострадавших бежали за мной. Бежали быстро; дорога была ровной и гладкой, и первые пять минут я чувствовал, что не опережаю их. Я слышал за спиной их частое дыхание. Опасно было бежать в темноте. Я еле различал смутные очертания изгороди по обеим сторонам дороги, и любое препятствие опрокинуло бы меня навзничь. Вскоре я почувствовал, что дорога идет вниз, потом снова начался подъем. Двое начали догонять меня, но я снова ушел от них на довольно далекое расстояние. Быстрый топот ног за моей спиной стал тише, и я понял, что они достаточно далеко. Теперь с дороги я мог свернуть в поле — они пробегут дальше, не заметив моего исчезновения. Я бросился к первому же отверстию в изгороди, которое я скорее угадал, чем увидел. Оказалось, что это запертая калитка; я перелез через нее и зашагал прямо по полю, удаляясь от дороги. Я слышал, как те двое пробежали мимо калитки, потом один из них остановился и позвал другого. Мне было безразлично, что бы они ни делали теперь, — они больше не могли ни видеть, ни слышать меня. Я шел через поле и, дойдя до края, остановился на минуту, чтобы отдышаться.

Нечего было и думать о возвращении на дорогу, но я был твердо намерен сегодня же вечером быть в Старом Уэлмингаме.

Ни луны, ни звезд на небе, по которым я мог бы ориентироваться. Я знал только, что, когда уходил из Нолсбери, ветер дул мне в спину, — если он будет снова дуть мне в спину, я буду, по крайней мере, идти в прежнем направлении.

Поэтому я пошел вперед, встречая на своем пути препятствия в виде изгородей, рвов, канав и кустарников, из-за которых иногда замедлял свои шаги и немного сворачивал в сторону, пока не дошел до холма, круто спускавшегося вниз. Я спустился, перелез через изгородь и вышел на лужайку. Перед этим я свернул с большой дороги и пошел направо, теперь я свернул налево, желая выправить тот путь, от которого отдалился. Шлепая по лужам минут десять или больше, я вдруг увидел коттедж с освещенным окном. Садовая калитка была отперта, и я вышел на лужайку к дому, чтобы постучаться и спросить, где я нахожусь.