Ольга Шарапова - Фрактал Мороса [litres самиздат]

Теперь он читал Толстого, ночью. В его кругу читать было стыдно.

Пройдет много лет, и осужденный Виталий Морос будет просыпаться от одного и того же сна. Он задыхается от жары. Лето. Старшие ребята взяли его и Шурика ловить птиц в Ужусаляй 18 18 Ужусаляй – местность неподалеку от Каунаса. . Ликас собирает малину. Она расплывается алыми сотами вакуолей в пятнах сна.

Перелесок вблизи озер наполнен комариным звоном и гулом пчел. Как хорошо. Душно, но так спокойно и хорошо. Он уже знает, чем кончится сон, но сейчас эти пятна малины, этот шум насекомых сладок. Смех вдалеке.

«Чему они смеются?! Чему смеются?!!!»

– Идите сюда, идите сюда!

Он бежит к пятнадцатилетним Альгирдасу и Гинтарасу. Шурик раньше него принесся к литовцам.

– Держи, держи его!

В сетке, похожей на рыболовную, мечется белый аист.

– Держи, Шурик, держи его!

Шурик, послушный, сквозь сетку хватает огромную бьющуюся птицу за крыло, и Гинтарас с разбегу бьет аиста ногой.

Ликас смотрит, остолбеневший, сквозь шум в ушах, грохот возни, крики птицы и людей, он слышит хруст ломающихся костей.

Аист, видимо, маленький, хрипит и продолжает бить переломанными крыльями.

– Ну, Шурик, будешь аистиное мясо жрать?

– Давай, костер разжигай! – кричит Альгирдас.

Шурик, белый как полотно, стоит, опустив руки.

– Сейчас проверим, как вы умеете кур ощипывать, – хохочет Гинтарас.

– Ликас! Ликас!

Гинтарас наступает сапогом на ногу аиста.

– Ликас, тряпка! Что стоишь? Иди сюда!

Как в калейдоскопе, вращаются перья, смех, крики, удары сердца. Закрыть глаза, провалиться сквозь землю! Рука в кармане ищет нож. Как назло, его нет.

– Ты чего там?! Живей!

Ликас подходит уверенным шагом, толкает плечом Гинтараса, с опустошающим усилием наступает на шею аиста и ломает ее. Все.

Тьма разбавлена синим квадратом окна. Он пытается отдышаться, сидя на шконке. Закрывает и открывает глаза, глядя на синий свет, не анализируя компульсий 19 19 Компульсия – проявление навязчивых движений, связанных с нарушениями нервной деятельности. Чаще всего проявляется после нервных потрясений у людей с высоким интеллектом. . И только свет, и только удары сердца.

Это не просто ночной кошмар. Так было на самом деле.

А дальше уже не сон, а память продолжает одну и ту же историю.

Электричка в Каунас. Шурик с рыданиями: «Я думал, мы наловим зеленушек 20 20 Зеленушки – небольшие птички желто-зеленого цвета, родственники щеглов, легко адаптируются к содержанию в неволе. . А вы! Вы… Вы убили аиста!» – «Я убил?» – «Да, ты убил! Урод!»

Ликас знает, что это не так, что он добил, чтобы прекратить. Что он мог еще сделать? Заплакать? Убежать? Никогда.

Мерзко.

Но, черт возьми! Он же, конечно, понимал, что Гинтарас и Альгирдас зовут их с собой не просто так, что это ловушка, проверка. Он мог бы не ехать. И не мог не ехать.

И еще долго после этого о нем говорили: «Этот русский убил аиста. Ребята поймали, а русский убил…» И только квадрат окна. Холодный синий квадрат.

* * *

Национальное ожесточение нарастало. Напряженное общение, драки, конфликты. Мать и отец почти не разговаривали. Отец не вызывал ее на скандал: Ликас понял, что назло матери он вступил в дискуссионно-политический клуб на своем производстве. Он стал пропадать на каких-то квартирах и полюбил слово «гласность».

Ликас слабо понимал, что происходит, если не сказать, совсем не понимал. Он чувствовал только ненависть к себе, презрение к родителям. В его русской школе висело ощущение обреченности, словно он ходил в школу для неандертальцев, чужую, смешную.

На уроке химии, который вел старик-литовец, класс получил задание найти элементы таблицы Менделеева в стихах Юстинуса Марцинкявичуса 21 21 Юстинус Марцинкявичус (1930-2011) – литовский поэт, переводчик, один из руководителей антисоветсткой партии «Саюдис». .

«Что за бред», – думал Ликас. Полкласса сообразило, что речь идет о золоте и серебре, классические метафоры осени и зимы. Ликас получил неуд, он пытался понять, в чем связь химии и поэта Марцинкявичуса…

В конце сентября кое-кто из знакомых ребят раздавал листовки литовского движения за перестройку.

«Элита» рабочего района – директора предприятий и школ – создавали «культурные объединения», борющиеся за сохранение национальных ценностей.

Ликас был свидетелем драки, когда группа литовцев напала на десятерых поляков. В порыве шовинизма они яростно дубасили потенциальных носителей американских ценностей.

Ликас не знал историю, генетическая память пока не прибивала его ни к одному берегу. Он жалел поляков, не зная о том, как они в 1919 году отхватили Вильно 22 22 Вильно – старое название Вильнюса. . Он сочувствовал просто из солидарности, потому что сам дрался с полнокровными наследниками жимайтов 23 23 Жимайты – исконные племена литовских земель. .

Он был еще совсем мальчик и судил по-детски.

– Ты знаешь, что Вильнюс вернули Литве советские военные в 1939 году? – спросил как-то у Ликаса Юргис.

Все чаще в детских разговорах появлялись политические темы.

– Ну и что?

– А теперь литовцы ненавидят нас и Союз. Это же неблагодарность!

– Я за свободу. А в Союзе ее нет.

– Какой тебе свободы нет?

– Никакой, – Ликас сам не знал, какой.

Для него был один закон – закон улицы. Свобода и формальность ее ограничений были просто словами. Он вообще не формулировал для себя понятие «закон». «Есть закон: ночью спать – днем бодрствовать. Есть закон: утром завтракать – днем обедать». Только сейчас, в тринадцать лет, он начинал задумываться и пересматривать свои понятия на этот счет. Так же понятие «свобода» для него было только «свободой» от родителей, от обязанностей. Обязанностей у него и так не было никаких, так же как и привязанностей и моральных обязательств, хотя он и не был лишен эмпатии.

В пятом классе он теснее сошелся с Симонасом и Йонасом. Это тоже были ребята, которые мечтали уехать из Литвы в Москву. Симонас был поляк, попавший в Каунас случайно из-за смерти родителей. Взявшие его родственники назвали себя потомками Гогенцоллернов 24 24 Гогенцоллерны – угасшая династия королей Пруссии. , и он быстро перенял их манеру. Называл себя герцогом в изгнании и мечтал продвинуться по партийной линии.

Йонас был более адекватный мальчик. Его отец и мать развелись, и он надеялся вернуться в столицу. Он прожил в Москве большую часть жизни и не знал ни слова политовски. По документам он был просто Ваня Чернов 25 25 Йонас – литовский вариант русского имени Иван. .

Русская школа оставалась оплотом социализма, она словно бы стояла на обочине пылящей дороги. Конечно, отдельные учителя вроде химика смущали покой, но в целом ученики видели общий настрой республики сквозь закопченное стекло.