Юрий Корочков - Мат трефовому валету

Глядя на табачные плевки, испятнавшие пристань, я задумался…Что-то вертелось в голове.

– Кто тебя табачком то угостил, любезный? – спросил я смотрителя шлюза.

– Дак все угощали, один только зельем не баловался. Рядом с его баркой, помню, стояла лодка, груженая чушками чугунными. Кормщик, что доски вез, угощал махоркой, другой, в меховой шапке, предлагал трубочку раскурить, а местный парень посмеялся, да сказал, что некогда дымить, и сунул вот жевательного табачку. Оно и вправду сподручнее.

– А каким он в очереди стоял, не помнишь ли?

– Не…помню тока, что рядом с ним лодья с ящиками была.

Так!!! Это уже что-то! Малозначительные сами по себе факты в мозгу складывались в некую картину, но для полной ясности не хватало еще нескольких деталей.

– Слушай, отец, не в службу, а в дружбу, постарайся вспомнить, какая баржа была второй на входе в шлюз?

– Так наше вам. Энто проще простого. Столичная, петербургской Мариинской компании баржа.

– Ну спасибо тебе! Выручил!

Теперь я точно знал, в какой барке был преступник, его приметы, как, впрочем, и приметы остальных кормщиков. Сунув ошалевшему от радости смотрителю полтинник, я решительно направил бричку вдоль канала на Усть-Лугу.

В дороге я еще раз перепроверил свои рассуждения. Первой лодкой должна идти местная лоханка с верзилой, щеголяющем неприкрытой шевелюрой. Это неопровержимо следует из факта, что вторая барка столичная и впереди нее никак не могли оказаться ни московская лодья, ни следующая за ней «тихвинка», ни волжский кормщик, плывший в фуражке. Итак, первая баржа местная, и, значит, ее кормщик жует табак. А что он пил в трактире? Не чай – его пил рулевой с «тихвинки», не кофе – любитель кофе в фуражке, не водку – водку брал третий кормщик, не сбитень – тот покупали вместе с нюхательным, отнюдь не жевательным табаком. Значит – пиво! А груз? Не доски – доски в очереди за любителем махорки, не ящики – ящики в соседней барке, не кирпич – везущий кирпич ходит в шляпе. Тогда – чугун или зерно!

Теперь по второй, столичной лодье Мариинской компании. Она вне подозрений – везет ящики, ведь она единственная рядом с любителем жевательного табака. Петербуржец в головном уборе, но это не шляпа – ее носит тот, кто везет кирпич, и не фуражка – в фуражке волжанин. Значит, меховая шапка или кепка. Пусть он в меховой шапке. Тогда он пил не пиво, не кофе, не чай и не водку, а сбитень. Вывод неверный – любитель сбитня покупал нюхательный табак, а «шапка» курит трубку. Тогда столичный кормщик в кепке и пьет кофе. Кстати, он не курит ни трубки, ни махорки, не нюхает и не жует табаку – он некурящий! А значит, чугун может быть только в первой или третьей барже.

Теперь дальше. «Тихвинка» шла вслед за москвичом, значит, волжанин может быть или третьим или последним. Допустим он последний. Тогда третья баржа московская и ее кормщик хлещет водку, а рядом «тихвинка» и ее рулевой пьет чай. Если это так, то волжанин пьет сбитень и нюхает табак, а его грузом будут не чугун, не ящики, не доски или кирпич, а зерно. Хорошо, тогда проверяем москвича и «Тихвинку»: если у москвича доски, то он курит махорку, трубка же попадает вместе с меховой шапкой в четвертую баржу, где рядом с кирпичом уже соседствует шляпа. Вывод неверный. Хорошо, пусть у москвича груз кирпича, тогда он в шляпе, а меховая шапка на «тихвинце» и тот, выходит, «незаконно» курит махорку, прилагаемую к доскам.

Итак, волжанин никак не может быть в хвосте колонны! Его место третье, а москвич следует на четвертом, и, поскольку он не пил водки (водка в третьей барже), чая – выпит «тихвинцем», то именно он покупал сбитень и нюхательный табак. Волжанин же не курит трубки, ибо он в фуражке и не нюхает табаку, доставшегося москвичу. Его табак махорка, а груз – доски. Этот вывод снимает подозрение не только с него, но и с местного парня, ведь тогда, раз чугун рядом с некурящим, а третьим идет пыхтящий махрой волжанин, то местный везет чугун.

Итак, в первой, второй и третьей барках соответственно чугун, ящики и доски, но москвич из четвертой лодьи решительно отвергает подозрения, поправляя на голове шляпу, прочно связанную в моей памяти с грузом кирпича. А предательский трубочный дымок вьется из под меховой шапки на корме последней барки.

Не знаю, что это было: ощущение злого, нацеленного на тебя взгляда сквозь прорезь прицела, или просто случайный ветерок, заставивший повернуться чуть в сторону. А может просто случайность. Пролетка неслась по узкой лесной дорожке, когда из кустов раздался выстрел, и меня буквально вынесло с облучка. Именно в этот момент я чуть повернулся, и пуля, нацеленная в сердце, попала в левую руку. Попадание двадцатиграммовой мушкетной пули, выпущенной с трех метров, подобно удару кувалдой. Миг, и я ощущаю себя валяющимся на траве, еще мгновение, и на меня несется бандит с мушкетом наперевес. Думать некогда – через секунду приклад размозжит голову, и Григорий Коновицын прекратит свое бренное существование.

Как в моей руке оказался пистолет я не помню. Окончательно я пришел в себя от грохота выстрела. Пистолетная пуля слабее мушкетной, но с полуметра и она снесла нападавшему половину черепа. Кое-как оправившись, я занялся пробитой рукой: ремнем перетянул плечо, остановил кровь и промыл рану из фляги с коньяком, которую всегда вожу с собой.

Рука требовала срочного внимания врача, если только я не хотел ее лишиться, и, оттащив тело в кусты, я направил бричку к Санкт Петербургу. Вид окровавленной брички привлек внимание первого же встреченного мной городового, чему я был несказанно рад. Отправив служителя сторожить место преступления, я мог с чистой совестью заняться собой, чем и не преминул заняться, направившись к ближайшей больнице. Чувствовал я себя прескверно, из-под повязки продолжала сочиться кровь, и на операционном столе, приняв стакан коньяку, я позволил себе потерять сознание.

На место преступления я вернулся только после полудня следующего дня. Слава доктору Анисимову, прекрасно выполнившему свою работу, рука осталась при мне и, хотя нещадно болела, не помешала продолжить работу. Первым делом я направил свой путь к месту гибели разбойника.

Нападавший определенно был тем самым преступником, который два часа назад убил Сеньку. Неподалеку в кустах я нашел груженую зерном баржу. Груз был разворошен, а на берегу лежали три объемистых мешка с гашишем пудов по десяти весом. Становилось понятным, почему преступник не бросил баржи ранее и зачем напал на меня – он не знал, что я следую за ним, ему просто нужна была пролетка для своего ценного груза.

Душегубец был мужчиной лет сорока. Он успел сменить надетые явно для маскировки зипун с меховой шапкой на вполне приличный костюм. Помимо мушкета и кинжала, нападавший имел при себе кистень, бумажник с полусотней рублей ассигнациями и, главное, пакет с документами Сеньки. На шее у него стояло клеймо каторжника, искусно пережженное в изображение трефового вольта.