Сергей Михайлов - Оборотень, или Последняя гастроль Артиста

Я задумался.

– Что ж, – сказал я наконец, – за рабочую гипотезу Хомякова принять можно, хотя на данном этапе ничего конкретного я бы утверждать не взялся. Кстати, Григорий Адамович, что вы можете сказать об этих так называемых алтайских передовиках? Вот у кого наверняка могли быть мотивы к убийству.

– Да, с этими отчаянными парнями шутки плохи. Возможно, в чём-то они не поладили, повздорили – и одним стало меньше. Алтай – совершенно дикая страна, и живут там одни дикари, для которых жизнь человека не дороже бутылки водки или, скажем, ставки в преферанс. И всё же я более склонен поверить в версию с Хомяковым.

– Любая версия должна опираться на факты, – возразил я.

– Согласен, – кивнул Мячиков, – именно факты и привели меня к этой версии. Хомяков повинен в одном величайшем грехе – во лжи. Это факт? Факт, по крайней мере, мы с вами только что выяснили его. А ложь, по моему разумению, всегда страшней любого деяния честного человека, как бы неприглядно это деяние ни выглядело на первый взгляд. Вы согласны? – Я, подумав, кивнул. – Итак, Хомяков – кандидат номер один. Если допустить, что наши логические построения верны, то события прошлой ночи можно представить следующим образом. Около трёх часов Хомяков встретился в холле, вернее, на лестничной площадке, с тем несчастным, которого то ли в результате внезапно вспыхнувшей ссоры, то ли по заранее обдуманному плану – истинных причин убийства мы, к сожалению, пока не знаем – вышеупомянутый Хомяков ударил ножом и смертельно ранил. Потом он вернулся в номер, оставив умирающего на месте преступления, но, прежде чем закрыть за собой дверь, увидел вас: вы крадучись шли по коридору, озираясь по сторонам и прислушиваясь. Первым его чувством был испуг, но потом отчаянная мысль пришла ему в голову: он решил всё содеянное им свалить на вас. Именно так он и поступил, когда подошла его очередь отвечать на вопросы следователя, но сделал это умно и тонко: говоря о вас, дорогой друг, он ни на йоту не отступил от истины, изменив лишь направление вашего движения по коридору. Так что к разговору с вами следователь был уже основательно подготовлен. Можно предположить, что вашему рассказу он не поверил…

– Так оно и было, – вставил я.

Он кивнул:

– Тем самым следователь включил вас в список подозреваемых, и теперь вы, дорогой Максим Леонидович, у него, как говорится, «под колпаком». Но я уверен, справедливость восторжествует, и всё тайное в конце концов станет явным. По крайней мере, мы должны приложить к этому максимум усилий.

Версия Мячикова показалась мне убедительной. Пожалуй, из числа всех кандидатов в преступники Хомяков был наиболее яркой фигурой. Мячиков прав: даже самая маленькая ложь чёрным, несмываемым пятном ложится на любого, пусть кристально чистого человека. Но одна мысль всё же не давала мне покоя: ложь Хомякова, с другой стороны, вовсе не означала, что он причастен к убийству, могли ведь быть у него и иные причины лгать. И тем не менее я был доволен ходом нашего расследования – хотя моё участие в нём было пока что чисто символическим – и искренне восхищён кипучей деятельностью, которую развил неунывающий Мячиков с самого раннего утра.

– А вы действительно не теряли времени даром, Григорий Адамович, – улыбнулся я ему, одеваясь и приводя себя в порядок. В голове стучало и ухало с такой силой, что я невольно поморщился, когда резко поднялся с кровати.

– Что с вами? – участливо спросил Мячиков, заметив моё состояние.

– Пустяки, – махнул я рукой. – Голова разболелась. Пройдёт.

– Конечно, пройдёт, – подхватил Мячиков, сокрушённо хмуря брови, – но всё-таки какая неприятность…

– Не берите в голову, пустяки.

– Хороши пустяки! – Он вдруг хлопнул себя ладонью по круглому выпуклому лбу, озарённый внезапной мыслью. – Бог ты мой! Какой же я осёл! А вы молчите, Максим Леонидович, ни слова мне не говорите. Я ведь не предупредил вас, что по ночам храплю, и, говорят, сильно. Сам-то я этого не замечаю, а вас наверняка донимаю вот уже вторую ночь. Вот незадача-то! Вы бы сразу сказали, дорогой мой. Оттого и голова болит, что я вам спать не даю. Очень, очень сожалею об этом и искренне раскаиваюсь в содеянном.

Бесспорно, он был прав. Мой организм выразил своеобразный протест против его чудовищного храпа – в виде бессонницы и вызванной ею головной боли. Мозг Мячикова был поистине кладезем всевозможных мыслей, среди которых немало было и мудрых. Вот и сейчас одна такая мысль, видимо, выплыла на поверхность его сознания и разгладила морщины на лбу.

– Я знаю, что делать! – радостно потирая руки, возвестил он. – Только прошу вас, Максим Леонидович, дорогой, не усмотрите в моих словах что-нибудь обидное – моими помыслами движет исключительно расположение к вам, участие и желание помочь. Верьте мне. Кроме того, это может послужить интересам нашего общего дела. – Он сделал небольшую паузу. – Не перебраться ли вам, дорогой друг, в соседний номер – ведь он пустует?

Идея показалась мне неожиданной и действительно представляющей интерес. Я был далёк от мысли подозревать этого добряка в желании избавиться от меня и попытке завладеть номером в единоличное пользование.

– Представляете, какое преимущество мы получим, если вы переселитесь туда! – продолжал он, воодушевляясь. – Ведь через стену – а стены здесь, заметьте, очень тонкие – будет находиться комната Хомякова, за которым мы сможем установить наблюдение гораздо более тщательное, чем сейчас. Этим переездом мы убьём, так сказать, сразу двух зайцев: избавим вас от неприятного соседа-храпуна и вплотную приблизимся – по крайней мере, территориально – к предполагаемому убийце. Ну, соглашайтесь! А нет – так я сам перееду, чтобы не затруднять вас лишними хлопотами. А, Максим Леонидович?

Я поймал себя на мысли, что всё, что бы ни делал или ни говорил Мячиков, всегда отвечало моим собственным намерениям, – словом, между нами наметилась полная гармония. Общаться с ним было легко и приятно. Вот и сейчас, высказывая своё предложение, он словно бы читал мои мысли, вернее, предсказывал: не предложи он мне этого сейчас, я бы сам наверняка додумался до того же часом позже – настолько предложение Мячикова соответствовало моим желаниям.

– Вы как всегда правы, Григорий Адамович, – сказал я. – Я сегодня же переговорю с директором.

– Вот и отлично. Только не откладывайте на потом, поговорите тотчас же – а то, не дай Бог, номер займёт кто-нибудь другой.

Я вновь был вынужден согласиться с ним.

Кабинет директора оказался запертым, но я решил не уходить и во что бы то ни стало дождаться его, дабы не возвращаться к вопросу о переезде вторично. От нечего делать я начал бродить по пустынному коридору второго этажа, пока моё внимание не привлёк хриплый, натуженный голос Вилли Токарева из-за приоткрытой двери, на которой красовалась табличка с аккуратной надписью «Медпункт». Я вспомнил о своей головной боли и решительно толкнул дверь. В нос мне ударил запах спирта и табачного перегара. В кабинете царили беспорядок и хаос, за столом, заваленном всевозможным хламом, какими-то бумагами и пустыми коробками из-под лекарств, сидел молодой блондин в грязном, некогда белом халате и печальными глазами изучал меня.