Найо Марш - Однажды в Риме

Знакомая улыбка. Барнаби потребовалось мгновение или чуть больше, чтобы вспомнить, и затем, совершенно потрясенный, он понял – то была улыбка этрусской терракотовой пары из Виллы Джулия; улыбка Гермеса и Аполлона, когда улыбаются, не разжимая губ, улыбка, от которой уголки губ заостряются и которая – жестокая, спокойная или мудрая, какая угодно, – всегда загадочна. Чрезвычайно живая, она таит некое знание.

Она почти растаяла на губах пары, но исчезла не до конца и теперь, подумал Грант, эти двое стали похожи на супругов с саркофага на Вилле Джулия, и нежная опека мужчины действительно усилила сходство. Очень странно, подумал Барнаби. Завороженный, он забыл о Себастьяне Мейлере и опустил газету.

Барнаби не заметил, что над картой на стене висит под наклоном зеркало. Отблеск света от вращающейся двери блеснул в нем. Барнаби поднял взгляд, и там, снова между голов влюбленных, увидел мистера Мейлера, глядевшего ему прямо в глаза.

Реакция Барнаби была необъяснимой. Он быстро встал и покинул гостиницу.

Грант обошел площадь Навона, размышляя о том, как ужасно себя повел. Без человека, которого он только что обидел, не состоялось бы главное событие его карьеры. Он все еще воссоздавал бы свою самую важную книгу и, весьма вероятно, потерпел бы провал. Он всем ему обязан! Почему же тогда он так ужасно себя повел? Неужели он настолько стыдился той римской ночи, что не выносил напоминания о ней? Барнаби предполагал, что дело, наверное, в этом, но одновременно понимал, что им двигало более сильное побуждение.

Мистер Мейлер ему не нравился. На самом деле он очень сильно ему не нравился, и еще почему-то Грант его боялся.

Барнаби сделал круг по большой площади, прежде чем принял решение. Если возможно, он исправит дело. Вернется в гостиницу и, если мистера Мейлера там уже нет, поищет его в траттории, где они тогда ужинали. Мейлер тамошний завсегдатай, и у хозяина может оказаться его адрес.

Никогда еще ему не приходилось предпринимать более неприятного шага. Войдя в фойе гостиницы через вращающуюся дверь, Барнаби обнаружил, что все туристы разошлись, а мистер Мейлер все еще совещается с «этрусской» парой.

Мейлер увидел Барнаби и уставился на него, ничем не показывая, что знаком с ним. Он продолжал беседовать с «этрусками», но при этом не сводил глаз с Барнаби.

«Теперь он игнорирует меня, и поделом мне», – подумал Грант и ровным шагом направился к троице.

Приближаясь, он услышал слова мистера Мейлера:

– Рим так изумляет, не правда ли? Даже после стольких посещений! Возможно, я сумел бы вам помочь? Как чичероне?

– Мистер Мейлер? – услышал Барнаби свой голос. – Не знаю, помните ли вы меня. Я Барнаби Грант.

– Я очень хорошо вас помню, мистер Грант.

Молчание.

«Что ж, – подумал Грант, – отступать некуда» – и продолжил:

– Я только что увидел ваше отражение в зеркале. Не представляю, почему я сразу же не узнал вас, и могу сослаться только на хроническую рассеянность. Я обошел уже половину Навоны, когда вдруг вспомнил, и вернулся в надежде, что вы все еще здесь. – Несчастный Барнаби повернулся к «этрускам»: – Прошу меня простить. Я вам помешал.

Они одновременно принялись возражать, а потом мужчина, лицо которого вдруг ожило от улыбки-полумесяца, воскликнул:

– Но ведь я прав! Я не ошибаюсь! Это тот самый мистер Барнаби Грант. – Он обратился к мистеру Мейлеру: – Я прав, да?

Его жена что-то тихо проворковала.

Мистер Мейлер кивнул:

– Да, действительно. Могу представить – барон и баронесса Ван дер Вегель.

Они горячо пожали ему руку и разразились потоком слов. Они прочли все его книги, и по-голландски (по рождению они голландцы), и по-английски (они граждане мира), его последний (несомненно, величайший?) роман! Они повернулись к мистеру Мейлеру. Он, разумеется, читал его?

– Да, действительно, – ответил тот совершенно так же, как перед этим. – Каждое слово. Он полностью меня захватил.

Он сказал это с такой странной интонацией, что Барнаби, уже находившийся на грани срыва, нервно глянул на него, но собеседников Мейлера было не унять, и они наперебой пели хвалы работам Барнаби.

Нельзя сказать, что мистер Мейлер слушал их восторженные излияния с сарказмом. Он просто слушал. Его отчужденность вызывала у Барнаби острое смущение. Когда все – предсказуемо выраженная надежда, что он с ними выпьет (они жили в этой гостинице), повторные заверения, что его творения так много значат для них, извинения за назойливость и тактичное прощание – было сказано и сделано, Барнаби остался наедине с Себастьяном Мейлером.

– Я не удивлен, – проговорил мистер Мейлер, – что вы не стремились возобновить наше знакомство, мистер Грант. Я же, напротив, искал вас. Может, мы перейдем в какое-нибудь более тихое место? Вот, по-моему, салон. Так что…

До конца жизни Барнаби тошнило при воспоминании о той банальной комнатке с ее псевдоампирной мебелью, ковром с цветочным узором и фальшивым гобеленом на стене – гобеленом массового производства, популярным в маленьких гостиницах и изображавшим падение Икара.

– Я перейду сразу к делу, – заявил мистер Мейлер. – Это всегда лучше, вы согласны?

Именно так он и поступил. С известной чопорностью сидя на стуле с позолоченными ножками, сложив свои мягкие руки и неторопливо вертя большими пальцами с обгрызенными ногтями, мистер Мейлер начал шантажировать Барнаби Гранта.

Все это случилось за две недели до того утра, когда Софи Джейсон проводила в аэропорту Леонардо да Винчи свою внезапно лишившуюся отца подругу. Девушка вернулась в Рим автобусом и поднялась в садик на крыше пансиона «Галлико», где десять месяцев назад принимал Себастьяна Мейлера Барнаби Грант. Здесь Софи обдумывала свое положение.

Ей было двадцать три года, она работала в лондонском издательстве и начала карьеру детской писательницы. В Рим приехала впервые. Она и потерявшая отца подруга должны были вместе провести летний отпуск в Италии.

Твердого маршрута они не выработали, но пересмотрели гору брошюр, прочли обязательный путеводитель по Риму мисс Джорджины Мэссон и в трансе бродили по улицам и осматривали памятники старины. Столь неожиданно скончавшийся отец подруги имел значительную долю в типографии неподалеку от Турина и устроил так, что девушки могли без стеснения обращаться за средствами в римскую контору фирмы. Их снабдили деловыми и личными рекомендательными письмами. Вместе они пребывали в восторге, оставшись же одна, Софи испытывала странные чувства, но, в общем, находилась в приподнятом настроении. Сама себе хозяйка – и в Риме! У Софи были тициановские волосы, большие глаза и яркий рот, и она уже благоразумно поворачивалась спиной к стене в переполненных лифтах, да и вообще в любом месте, где поблизости собиралось более двух римских джентльменов. «Поблизости», как заметила она подруге, являлось ключевым словом.