Песах Амнуэль - Чисто научное убийство

— Не нужно объяснять, — прервал я Бутлера, — все равно не пойму. От запаха табака меня мутит. Продолжай. Шувалю захотелось курить…

— Он встал и прошел к вытяжному шкафу мимо Грубермана. Шуваль утверждает, что в тот момент тот был жив — во всяком случае, когда Шуваль, сделав несколько затяжек, возвращался назад, ему показалось, что Груберман пробормотал что-то вроде «договаривались же не курить в лаборатории…»

— Так, — сказал я. — И еще два раза вставал со своего места Флешман…

— Совершенно верно. Лабораторная установка, на которой работал Флешман, загораживала ему практически всю лабораторию. Да и не слышал он, по его словам, ничего. Но подтвердил, что дважды покидал рабочее место и проходил мимо Грубермана. Первый раз, чтобы взять какой-то справочник из шкафа у двери. Во второй — чтобы положить книгу на место.

— Он, конечно, показал тебе этот справочик?

— Естественно, и даже подробно объяснил, что именно он там искал, но ты же знаешь, Песах, мои способности к наукам. В протоколе все записано, но я запомнил только, что его интересовало что-то электрическое… Или магнитное?.. Ну неважно, главное, что воткнуть этот справочник человеку в спину совершенно невозможно. Разве что по голове ударить.

— В шкафу могли быть и другие предметы, — сказал я, — а Флешман мог соврать.

— Песах, ты удивительно проницателен, — язвительно сказал Роман. — Кофе ты тоже готовишь отвратительный, но все же ты это делаешь лучше, чем рассуждаешь. Я же сказал тебе, что орудие убийства найдено не было. Нигде — ни в шкафах, ни в карманах подозреваемых, ни в столах, ни даже внутри установок.

— Вы и туда лазили? — удивился я. — Наверное, физики сейчас проклинают тупых полицейских, сорвавших им опыты.

— Безусловно, — согласился Роман. — Но думаю, что говорят они не о тупых полицейских, а о настырных, что, конечно, не одно и то же.

— К сожалению, — сказал Роман и оглядел всех трех докторантов, — я не могу вас задержать ввиду отсутствия улик, показывающих на кого-либо конкретно. Но ведь и слепому ясно, что убил кто-то из вас. И спрятал нож. Вы же понимаете, что найти его — вопрос времени.

Показалось ли ему, что при этих словах кто-то из подозреваемых тихо хихикнул?

— А там и до мотива убийства доберемся, — продолжал Роман. — Кто-то из вас имел ведь серьезные основания ненавидеть Грубермана…

— Я имел, — мрачно заявил Шуваль, поднимая на комиссара честный взгляд человека, не способного убить муравья. Он… — Шуваль сбился, помолчал и добавил: — В общем, он нехороший человек. То есть… был нехорошим.

Беркович и Флешман промолчали, но комиссару показалось, что они были полностью согласны с мнением Шуваля.

— Объяснитесь, — попросил комиссар. — Вы сказали, что имели серьезные основания ненавидеть погибшего.

— Это вы сказали так, — дернулся Шуваль.

— Сказал я, а вы согласились. И назвали Грубермана нехорошим человеком. Вот я и прошу — объяснитесь.

— И все сказанное мной вы немедленно обернете против меня, верно я понимаю? Все мы подозреваемся в этом убийстве.

— Отправляйтесь по домам, — приказал Бутлер, — и никуда не выходите до воскресенья. В воскресенье, в девять утра, явитесь в управление полиции, третий этаж, пропуска для вас будут готовы. Надеюсь, мне не придется искать вас от Метулы до Эйлата?

— И в синагогу нельзя? — недовольно сказал Шуваль. — Суббота все-таки.

— Вы посещаете синагогу? — недоверчиво поинтересовался Роман.

— Вообще-то нет, но в подобных обстоятельствах даже у неверующего может возникнуть желание…

— Очистить душу?

Шуваль демонстративно отвернулся к окну — его отношения с Богом, в которого он не верил, не могли стать предметом дискуссии.

— Можно в синагогу, — сказал Роман, — а также в гости и даже в театр, если у вас есть настроение. Я прошу только не покидать Тель-Авив.

— Вот, собственно, и все, что мне удалось выяснить по горячим следам, — закончил свой рассказ Роман Бутлер. — Теперь представь. Есть труп, но нет орудия убийства. Есть три человека, каждый из которых мог убить, но нет мотивов. Разве что заявление Шуваля о том, что он имел серьезные основания ненавидеть Грубермана, поскольку тот был нехорошим человеком.

— Может быть, они просто сговорились заранее, — предположил я, — и замешаны все трое? Как в «Восточном экспрессе» Агаты Кристи.

— В «Восточном экспрессе», — сказал Роман, показывая исключительное знание детективной классики, — на теле убитого было двенадцать колотых ран, и число подозреваемых тоже было равно двенадцати. Суд присяжных. А здесь одна смертельная рана и три человека, которые — я успел это заметить — вовсе не состояли в дружеских отношениях друг с другом.

— Почему ты так решил?

— Множество признаков. Шуваль презрительно усмехался, когда Беркович говорил о том, что намерен закончить диссертационную работу раньше срока. Флешман демонстративно пожал плечами и отвернулся, когда Шуваль заявил, его тема относится к самому переднему краю физической науки. А Беркович вообще смотрел на обоих коллег свысока, во взгляде его так и читалось: «чего вы стоите по сравнению со мной?»

— В тебе пропадает талант физиономиста, сказал я.

— К тому же, — продолжал Роман, не обращая внимания на мой выпад, — вынести нож из лаборатории и спрятать его или выбросить не мог никто. В коридоре действительно производил уборку араб по имени Махмуд Фатхи, житель Калькилии. В отличие от наших докторантов, он работает в университете пятнадцать лет и держится за место обеими руками. Он утверждает, что в течение часа, пока он продвигался со шваброй от одного конца коридора до другого, из лаборатории не выходил никто. Потом, будто ошпаренный, выскочил Беркович, пробежал к телефону, едва не перевернув ведро с грязной водой, что-то прокричал в трубку и, вернувшись в лабораторию, захлопнул дверь с таким грохотом, что с доски объявлений упал приклеенный скотчем лист бумаги.

— Что там было написано? — поинтересовался я.

— Э-э… не понял.

— Ну, — сказал я, — если ты упомянул упавший на пол лист, значит, он как-то связан с этим делом. Вот я и спрашиваю… Ты ведь ничего не говоришь зря.

— Песах, — Роман отодвинул пустую чашку и сделал попытку приподняться, но, поскольку попытка была явно демонстративной, то успехом она, естественно, не увенчалась. — Песах, я не детективный рассказ пишу, где каждое слово — повод для размышления. Я тебе рассказываю реальное дело, в котором сам еще не разобрался. Будешь подкалывать — никакой информации.

— Хорошо-хорошо, — поспешно сказал я. — Беру свой нелепый вопрос назад. И задаю другой, столь же нелепый: ты веришь в мистику?