Песах Амнуэль - Чисто научное убийство

Убить мог и кто-то, проходивший мимо нашего ряда. Быстро наклониться, протянуть руку…

Кто находился в проходе, когда я услышал хрип? Похоже, что никто, если не считать стюардессы со своим нелепым шкафом, но она уже миновала наш ряд и следила за развитием событий с откровенным ужасом на лице, не имея никакой возможности вмешаться.

Я попытался почетче вспомнить, как выглядело красное пятнышко на шее соседки. Небольшое, несколько миллиметров в диаметре, скорее даже не красное, а розоватое, чуть припухлое, с алой капелькой посредине — из капельки и торчал тонкий шип. Мне пришла в голову идея, достойная криминального романа: может быть, отравленный шип был заранее помещен в спинку кресла моей соседки на уровне шеи, и достаточно было ей откинуться назад, чтобы…

Сухость во рту и головная боль не избавляют от необходимости думать, а не давать разыгрываться нелепым фантазиям. Игла не могла быть, конечно, помещена в спинку заранее — я прекрасно помнил, как соседка сразу после взлета опустила свою прекрасную головку, и, по идее, в тот же момент должна была получить порцию яда. Да и вообще, этот вариант предполагал слишком уж изощренный способ убийства и, к тому же, прямо вывел бы полицию на возможных убийц: они должны были иметь возможность «поработать» с креслом непосредственно перед посадкой пассажиров, ведь самолет наверняка лишь несколько часов назад прилетел из очередного рейса, где обошлось, судя по всему, без загадочных смертей…

Самолет вынырнул из облаков и начал по снижавшейся дуге (или, как ее называют летчики, глиссаде) огибать Большой Тель-Авив. Сколько раз я возвращался в Израиль из зарубежных поездок, и пилоты непременно совершали перед посадкой этот своеобразный круг почета, входивший, по-моему, в стоимость билета — наверное, чтобы показать пассажирам, что прилетают они не в какую-нибудь захолустную провинцию, а в самый что ни на есть европейский город с клиньями отелей и автомобильными пробками, которые с высоты сотни метров выглядели закупоренными сосудами, грозящими больному городу близким инфарктом.

Эта мысль вновь вернула меня к трагедии, и я скосил глаза налево, будто ожидая, что за несколько минут ситуация изменилась, женщина ожила, и сейчас я встречу ее насмешливый взгляд. Естественно, мои ожидания не оправдались — ожидания никогда не оправдываются, когда речь идет о воскрешении из мертвых.

Самолет коснулся, наконец, посадочной полосы, в салоне раздались аплодисменты, на этот раз довольно жидкие и быстро смолкнувшие — даже экспансивные израильтяне, благодарные экипажу за то, что он доставил их на землю, а не в рай, понимали, что выражение благодарности неуместно сейчас, когда на землю доставили не всех.

Самолет остановился и турбины смолкли, командир экипажа попрощался с пассажирами, поблагодарил за сохранение присутствия духа в сложной ситуации (я даже решил, что он обращается лично ко мне) и попросил не покидать мест до тех пор, пока представители аэропорта не выполнят свою задачу… Надо полагать, речь шла попросту о том, чтобы не мешали убрать тело.

Неужели, подумал я, командир продолжает думать, что женщина умерла сама? Инфаркт? Инсульт?

Но если так, я просто обязан обратить внимание аэродромных эскулапов на красное пятнышко. Впрочем, они наверняка обнаружат его и сами, но, возможно, не сразу, не сейчас, сначала унесут тело в более подходящее для мертвецов место, и там начнут разбираться в причине смерти. И увидят, конечно… Сообщат в полицию, а в это время пассажиры разъедутся и отыскать свидетелей (не говоря уж о преступнике) будет во много раз сложнее.

А собственно, почему я так уверен в том, что красное пятнышко и шип стали причиной внезапного приступа? Может ли быть так, что происхождение пятнышка совершенно невинно — всего лишь содранная в суматохе родинка, а шип мне и вовсе померещился; в конце-то концов, я всего лишь историк и случайный сосед бедной женщины, да еще и ощущения мои после нелепой суматохи в Орли и вчерашней попойки были не самыми лучшими. И взгляд я бросил мимолетный. И если я начну сейчас привлекать внимание к тому, что на деле может оказаться игрой воображения…

— Песах, — сказал я себе, — тебе что, больше всех надо?

Полиция разберется во всем и без твоих подсказок.

Холодной колы сейчас не мешало бы — это да.

Когда открыли входную дверь, в салон вошли четверо: первыми шли седой мужчина в расстегнутой рубахе (да, мы в Израиле…) и молодой полицейский. Позади маячили еще двое мужчин, наверняка ожидавших разрешения вынести тело.

Седой мужчина, по всей видимости врач, откинул с лица женщины накидку, несколько секунд всматривался в застывшие черты (Господи, как смерть меняет человека — это было совершенно другое лицо, чужое, искаженное не мукой, но просто отсутствием жизни), потом опустил накидку и бросил два слова полицейскому. Тот кивнул и сделал знак похоронной команде.

Через минуту место рядом со мной было, наконец, свободно. Врач ушел следом, а полицейский остался, но разрешения на выход еще не было, пассажиры смирно сидели на местах, разглядывая представителя власти.

В проходе появился один из летчиков, тот, что спрашивал меня, не нужна ли помощь, и полицейский обратился к нему:

— Пассажиры из первого класса могут выйти, кроме тех, кто перешел в первый класс из этого салона.

— А мы? — полная женщина, сидевшая на четыре ряда дальше к хвосту самолета, поднялась со своего места и начала с агрессивным видом собирать с багажной полки свои баулы, продолжая громко развивать свой вопрос. — Я уже полчаса тут подыхаю от жары, хоть бы кондиционеры не выключали, я прилетела в Израиль или куда, я должна ехать домой, мне еще на самый север, в Маалот, мало того, что люди не выдерживают и умирают прямо в воздухе, так еще…

Полицейскому, надо полагать, был хорошо знаком этот тип женщин, и он сказал:

— Госпожа, вас никто не задерживает.

Вместо благодарности он получил очередную порцию упреков в некомпетентности, нерадивости, бездарности и прямом попустительстве мафии, в том числе и русской, без которой дело явно не обошлось. Пассажиры, продолжавшие сидеть в своих креслах, начали нервно смеяться, а полицейский, кажется, оценивал свои шансы остаться нераздавленным, когда пассажирка со своим скарбом начнет проталкиваться к выходу.

— Господа, — сказал полицейский, тщетно стараясь перекричать свою оппонентку, — все могут покинуть самолет, прошу остаться пассажиров, которые сидели на двадцать седьмом и двадцать пятом рядах, места С и D!

Двадцать шестой ряд он не упомянул, полагая, ясное дело, что я и так никуда не денусь. Самый важный свидетель.

Свидетель — чего?