Эллери Квин - Сердца четырёх

— Да, у меня слабое здоровье, но лучше заболеть пневмонией, чем иметь дело с чужаками.

— Вы, по-моему, чуть не сказали «с убийством». Почему вы так боязливо сторонитесь всего, что связано с этим убийством?

— С любым убийством.

— Но убили не кого-то, а вашу дочь. И вы не хотите возмездия? У вас нет такого желания? Простите, хотел сказать «естественного желания».

— Единственное мое желание — это чтобы меня оставили в покое.

— А ваш шлем в тот вечер никакого отношения не имеет... как бы выразиться помягче... К аэропланам?

— У меня здесь несколько шлемов. Отлично защищают от дождя.

— А вы стали дружелюбней. Интересно, почему? Знаете, мистер Стюарт, те, у кого есть что скрывать, очень стремятся быть дружелюбными. И что же вы скрываете?

Вместо ответа, старик наклонился, взял стоявшее у изголовья ружье и положил себе на колени.

Мистер Квин улыбнулся, молча пожал плечами и повернулся к дверям. Спускаясь по лестнице, он намеренно громко топал, чтобы слышал мистер Стюарт. Входной дверью он тоже хлопнул от души, правда с внутренней стороны. Постоял тихо. Признаков жизни в доме не ощущалось. На цыпочках Эллери прошел через гостиную и осторожненько просочился в смежную комнату.

Это был кабинет, большой и мрачный, как и все помещения в доме. Стены обшиты деревянными панелями. Судя по толстому слою пыли на мебели, сюда уже давно никто не заходил. Спрятаться в случае чего здесь было негде. Но письменный стол Толланда Стюарта манил его к себе, и Эллери решил рискнуть. Он был уверен, что найдет в нем то, за чем пришел.

Во втором ящике он обнаружил покрашенную зеленой краской металлическую коробку. Замочек к ней и ключ лежали рядом. В коробке, как и ожидалось, хранилось завещание мистера Стюарта. Впившись в него глазами, Эллери стал читать его.

Судя по дате, старик составил его девять с половиной лет назад. Завещание было написано от руки на листе плотной белой бумаги с печатью солидного банка Лос-Анджелеса. Подпись мистера Толланда Стюарта была засвидетельствована людьми, чьи имена ничего не говорили Эллери, — скорее всего, служащими банка.

Документ гласил:

«Я, Толланд Стюарт, шестидесяти лет, будучи в здравом уме и твердой памяти, делаю настоящее завещание, согласно которому:

сумма в сто тысяч долларов наличными передается к доктору Генри Ф. Джуниусу, моему служащему, но только при соблюдении нижеследующих условий:

1) Доктор Джуниус до конца моих дней, но в течение не менее десяти лет со дня составления настоящего завещания следит за моим здоровьем и, в случае необходимости, оказывает медицинскую помощь.

2) Я, Толланд Стюарт, проживу не менее десяти лет со дня подписания настоящего завещания и умру в возрасте старше семидесяти лет.

Если же я умру, не важно по каким причинам, до семидесяти лет или доктор Джуниус оставит меня по собственному желанию или в результате увольнения до срока, определенного в десять лет, то сумма в сто тысяч долларов переходит моим законным наследникам.

А также я даю указание оплатить все мои долги, если такие появятся на день моей смерти, и расходы на мои похороны.

Все свое имущество, движимое и недвижимое, я оставляю своим законным наследникам согласно следующему:

Одна половина (1/2) отходит моему единственному ребенку, дочери Блит, а в случае, если она умрет раньше меня, то ее наследникам. Вторая половина (1/2) отходит моей внучке Боните, дочери Блит, а если она умрет раньше меня, то наследникам Бониты».

Далее следовал короткий абзац с указанием имен вице-президента банка, свидетелей и исполнителя завещания.

Положив документ на место, Эллери задвинул ящик и вышел из дома.

На подходе к посадочной площадке Квин увидел, как приземляется самолетик, который в воскресенье вечером стоял в ангаре. На землю спрыгнул похожий на старого кондора доктор Джуниус. Он помахал рукой Бонни, уже сидевшей в другом самолете, и быстрым шагом пошел навстречу Эллери.

— Как вижу, вы нас снова посетили, — компанейским тоном заговорил он. — А я вот летал за покупками! Ну, что нового на голливудском фронте?

— Без перемен, — ответил Эллери. — Мы только что были удостоены чести побеседовать с вашим богатым благодетелем.

— Судя по тому, что вы целы и невредимы, встреча прошла в дружеской обстановке. — И добавил совсем другим тоном: — Вы назвали его моим благодетелем?

— Ну да. А разве это не так?

— Я вас не понимаю.

— Да будет вам, доктор.

— Нет, правда, мистер Квин.

— Только не говорите мне, будто вы не в курсе, как этот чудак обеспечил вам старость.

Доктор Джуниус запрокинул голову и громко захохотал. Правда, с горечью.

— А, вы об этом! Конечно, я в курсе. А почему, как вы думаете, я здесь себя заживо похоронил?

— Думаю, что для этого должна быть весомая причина.

— Значит, он вам все выложил.

— Ммм...

— Не уверен, что я выиграл от этой сделки, — пожав плечами, сказал доктор Джуниус. — Сто тысяч — это так, дешевка. Десять лет под одной крышей со старым пиратом и его выкрутасами — скорее ближе к миллиону, даже по скромным подсчетам.

— Доктор, как ему вообще-то пришла в голову такая странная сделка?

— Когда я познакомился с ним, он как раз получил печальное заключение парочки «специалистов», которые просто доили его. Они его вконец запугали, сказали, что у него рак желудка и что жить ему осталось не более двух лет.

— Хотите сказать, что они умышленно поставили ему неправильный диагноз?

— Думаю, что да. Вероятно, эти знахари понимали, что рано или поздно их дойная корова перестанет давать молоко, и решили сосредоточить усилия на небольшом отрезке времени, вместо того чтобы возиться я с его ипохондрией. Кто-то порекомендовал ему обратиться ко мне. Я его обследовал и обнаружил всего лишь язву. Я ему об этом сказал, и знахари исчезли бесследно.

— Но мне все же непонятно...

— Я же говорил: вы не знаете Толланда Стюарта. Он человек очень подозрительный. Тем шарлатанам он не поверил и от канцерофобии до конца не смог избавиться. Язву я ему легко залечил, он почувствовал себя вполне здоровым. Поскольку ему понравилась, как он сказал, моя профессиональная честность, мистер Стюарт пригласил меня к себе на службу, чтобы моими заботами прожить еще, как минимум, десять лет. И если он проживет в добром здравии в пять раз больше, чем отпустили ему другие медики, то меня ждет приличное наследство.

— И вы неустанно поддерживаете его «доброе здравие» весь этот период.

— Ха! Язву я ему залечил очень быстро, и с тех пор него не было ничего страшнее простуды.

— А микстуры, таблетки на столике?

— Подкрашенная вода и успокоительное в виде драже. Обман, конечно, но во благо пациенту. Представляете, за восемь лет я не дал ему ни одного патентованного лекарства из моей аптечки. Приходится делать вид, что я его лечу. Не то он выставит меня за дверь.