Элизабет Джордж - Картина без Иосифа

Открывать зонтик она не стала. Все равно ветер вырвет его из рук словно носовой платок и понесет по улице. Она огляделась, отыскивая какое-нибудь укрытие. Площадь была пуста — широкое бетонное пространство с фонтанами и готовыми к прыжку львами. Без привычной голубиной стаи и без бродяг, обычно нахальных и грубых, которые валяются возле фонтанов, залезают на львов и подначивают туристов, чтобы те бросили что-нибудь птицам, площадь выглядела — наконец-то — как памятник герою, как и было задумано. Вот только укрытием от непогоды она оказалась никудышным. За завесой дождя виднелась Национальная галерея, перед ней несколько человек возились с зонтиками или торопливо бежали наверх по широкой каменной лестнице. Там было укрытие, и не только. Еда, если она в этом нуждалась. Искусство, если она в этом нуждалась. И возможность отвлечься, которой она жаждала последние восемь месяцев.

Дебора побежала в подземный переход и через несколько мгновений выскочила на площадь. Стремительно пересекла ее, прижимая к груди черный портфолио; ветер рвал на ней плащ, швыряя дождевые струи. Когда она добралась до дверей галереи, вода шлепала в туфлях, чулки были забрызганы грязью, а волосы напоминали промокшую шерстяную шапку.

Куда пойти… Она не была в галерее целую вечность. Какой стыд, мелькнула мысль. Ведь она сама вроде бы считалась художницей.

Все дело в том, что в музеях ее всегда захлестывали впечатления, и уже через четверть часа она превращалась в их жертву. Другие посетители могли ходить часами, смотреть, оценивать мазок, чуть ли не утыкаясь носом в полотно. Для Деборы пределом были десять картин, да и то, рассматривая десятую, она уже не помнила первую.

Сдав вещи в гардероб, она взяла план музея и отправилась по залам, радуясь, что очутилась в тепле и получит хотя бы временную передышку. Пускай сейчас пока так и не востребовано ее мастерство фотографа, экспозиция по крайней мере обещает отвлечь ее на несколько часов от самой больной ее темы. А если уж ей совсем повезет, то Саймона задержит в Кембридже на всю ночь его работа. Их спор не сможет продолжиться. И она выиграет еще какое-то время.

Она быстро проглядела план музея, выискивая то, что могло ее сейчас занять. Ранние итальянцы; Италия, XV век; Голландия, XVII век; Англия, X Vni век. По имени был назван только один художник. «Леонардо, — говорилось в плане. — Рисунок. Зал 7».

Она легко нашла этот зал, оказавшийся не больше, чем кабинет Саймона в Челси. В отличие от других помещений, по которым она только что проходила, в седьмом зале была выставлена только одна вещь Леонардо да Винчи, полномасштабная композиция «Мадонна с Младенцем, Св. Анной и Иоанном Крестителем», нарисованная углем. Седьмой зал напоминал часовню и был освещен лишь неярким лучом лампы, направленным только на рисунок Там стояло несколько скамей, чтобы почитатели могли неторопливо созерцать то, что в плане музея было названо одной из самых лучших работ Леонардо. Правда, сейчас в зале никого не было.

Дебора села на скамью. Появившееся в спине напряжение перебралось в основание шеи и свернулось там круглой пружиной. Она не осталась неуязвимой к великолепной иронии ее выбора.

От лика Святой Девы исходила преданность и беззаветная любовь. Во взгляде Св. Анны, обращенном к Деве, лучилось глубокое понимание. Ведь кто мог знать лучше, чем Св. Анна, какие чувства испытывает ее возлюбленная дочь к чудесному Дитя, которое родила. Сам же Младенец уже тянулся из материнских рук к совсем юному Крестителю, покидая Свою матерь даже сейчас, даже сейчас…

Да, пожалуй, это в духе Саймона — покидать близких. В таких ситуациях в нем говорит человек науки, трезвый и спокойный аналитик, решающий свои проблемы в параметрах объективного практицизма, подкрепленного статистикой. Его взгляд на мир — да что там, сам его мир — отличается от ее мира. Он может настаивать: послушай меня, Дебора, помимо кровных, есть и другие узы… Легко ему говорить, с таким философским взглядом на окружающее. Для нее жизнь устроена по другим законам.

Перед ее глазами всплыла испорченная фотография отца: весенний ветер шевелит поредевшие волосы; ветвь дерева, подобно крылу птицы, бросает тень на могилу матери; желтые нарциссы, которые он ставит в вазу, ловят солнце, их лепестки слегка загнулись, соприкоснувшись с его ладонью; его рука сжимает цветы, крепко держа их за стебельки, каждый год, пятого апреля, вот уже восемнадцать весен. Здесь ему пятьдесят восемь лет. Ее отцу. Ее единственному остававшемуся тогда в живых родственнику по плоти и крови.

Дебора глядела на рисунок Леонардо. Эти две женщины поняли бы то, что недоступно ее мужу, — силу, блаженство, невыразимое чудо жизни, созданной и произведенной на свет тобой, твоим собственным чревом.

Я хочу, чтобы вы дали своему телу передышку хотя бы на год, заявил ей доктор. После шести выкидышей. Шести самопроизвольных абортов за последние девять месяцев. Сейчас картина неутешительная — физический стресс, большая потеря крови, гормональные нарушения и…

Я хочу попробовать пилюли для зачатия, заявила она тогда.

Вы меня не слушаете. В данный момент об этом не может быть и речи.

Ну, тогда искусственное оплодотворение.

Вы сами знаете, Дебора, что зачать — не проблема. Проблема в том, чтобы выносить.

Я проведу в постели все девять месяцев. Даже шевелиться не стану. Сделаю все, что угодно.

Итак, встаньте в очередь на приемного ребенка, пользуйтесь противозачаточными средствами и сделайте следующую попытку через год. Если же вы решите продолжать и дальше в таком духе, вас ожидает перспектива кесарева сечения еще до тридцати лет.

Он выписал ей рецепт.

Но ведь должен же быть шанс, произнесла она, изо всех сил стараясь скрыть охватившее ее отчаяние, не допустить эмоционального стресса. Иначе доктор отметит их в карточке, и впоследствии они будут играть против нее.

Нельзя сказать, что доктор не сочувствовал ей. Он ведь сказал — шансы есть, на будущий год. Ваше тело должно отдохнуть и окрепнуть. Тогда мы испробуем разные варианты. Искусственное оплодотворение. Пилюли для зачатия. Все, что угодно. Только через год.

Она стала принимать пилюли. Но когда Саймон принес домой анкеты и прочие бумаги, требующиеся для усыновления ребенка, она взвилась.

Впрочем, сейчас незачем думать об этом, Дебора заставила себя сосредоточиться на рисунке. Она решила, что лица персонажей исполнены ясности и покоя. Они четко прописаны. Остальное носит импрессионистические черты, нарисовано как серия вопросов, которым суждено навеки остаться без ответа. Поднимется ли стопа Девы или направится вниз? Будет ли Св. Анна по-прежнему указывать в небо? Схватит ли пухлая ручонка Младенца подбородок Крестителя? И останется ли на заднем плане Голгофа, или такое будущее слишком омрачает эти мгновения покоя и лучше его оставить за рамками — непрозвучавшее и неувиденное.