Элизабет Джордж - Картина без Иосифа

Потом они вместе оказались на кровати, тело Ника, словно бледный росток, лежало наверху, на ней, а ее собственное было готово, бедра приподняты, ноги раздвинуты. Она забыла обо всем на свете.

— Скажи, когда надо остановиться, — пробормотал он. — Мэгги, ладно? Сейчас мы ничего не будем делать. Просто скажи, когда остановиться. — Он приложил это к ней. Потерся о нее. Сначала кончиком, потом всей длиной. — Скажи, когда остановиться.

Еще немножко. Еще чуточку. Ведь это не будет таким уж ужасным грехом. Она прижималась к нему все сильней.

— Мэгги. Мэг, тебе не кажется, что пора остановиться?

Она все сильнее и сильнее прижимала к себе это рукой.

— Мэг, правда. Я не могу удержаться. Она прижалась губами к его губам.

— Если твоя мама вернется… Она медленно вращала бедрами.

— Мэгги. Мы не… — Он вошел в нее.

Дрянь, думала она. Дрянь, шлюха, гулящая девка. Она лежала на кровати и смотрела в потолок. Ее глаза были затуманены, слезы текли по вискам, огибали уши.

Я ничтожество, думала она. Я шлюха. Я гулящая. Я готова делать это с любым. Пока что это Ник. Но если какой-то другой парень захочет сделать то же самое, я, пожалуй, позволю. Я шлюха. Шлюха.

Она села и перекинула ноги через край кровати. Оглядела комнату. Слон Бозо смотрел на нее, как всегда, с удивлением, но сегодня ночью в нем появилось что-то новое. Несомненно, разочарование. Она унизила его. Но еще больше унизила себя.

Она слезла с кровати, встала на колени и сложила руки, вымаливая прощение.

— Прости меня, Господи, — шептала она. — Господи, я не хотела. Я просто подумала: если он меня поцелует, значит, у нас с ним все по-прежнему хорошо, несмотря на мое обещание маме. Вот только он целовал меня так, что мне не хотелось, чтобы он останавливался и еще кое-что делал. Мне все это нравилось. Я хотела, чтобы он делал еще и еще. Я знала, что это неправильно. Знала. Знала. Но ничего не могла с собой поделать. Прости меня, Господи. Больше этого не повторится. Прости.

Но сколько раз Бог может прощать, если она знала, что это неправильно, и Он знает, что она знала, но все равно это сделала, потому что хотела близости с Ником? Нельзя же идти на бесконечные сделки с Богом. Она дорого заплатит за свои грехи, когда Бог решит спросить с нее за все.

«Бог не поступает таким образом, милая моя. Он не ведет счет. Он способен прощать бесконечно долго. Вот почему Он — наш Всевышний, пример, по которому все мы должны строить свою жизнь. Конечно, мы не можем достичь его совершенства, но Он и не ждет этого от нас. Он только просит нас стать лучше, извлекать уроки из своих ошибок и понимать других.

Как просто получалось все у мистера Сейджа, когда он наткнулся на нее в церкви в тот октябрьский вечер. Она стояла на коленях во втором ряду, перед распятием, положив лоб на два сжатых кулака. Молилась она почти так же, как сегодня, только тогда все было в первый раз, на куче задубевшего от краски, сморщенного брезента в углу прачечной Коутс-Холла. Тогда Ник сбросил с себя одежду, осторожно положил ее на пол, осторожно-осторожно-осторожно. «Мы ничего не будем делать, — заверил он ее, как и сегодня. — Скажи мне, когда остановиться, Мэг». И он потом тоже все время повторял «скажи мне, когда остановиться, Мэгги, скажи, когда остановиться», а в это время его губы слились с ее, а пальцы творили чудеса у нее между ног, и она прижималась и прижималась к его руке. Она желала жара и близости. Ей хотелось, чтобы ее обнимали. Он был живым воплощением всех ее желаний, тогда, в прачечной. Ей просто нужно было это принять.

Зато последствия оказались такими, каких она не ожидала. Наступил момент, когда фраза «порядочные девочки так не делают» пронеслась в ее сознании подобно Ноеву потопу: мальчики не уважают девочек, которые… они расскажут своим приятелям… просто скажи нет, ты не можешь это делать… это нехорошо… это воровство… они хотят только одного, думают лишь об одном… ты хочешь заболеть… что, если он сделает тебе ребенка, думаешь, он и после этого будет с тобой ласков… ты уступила раз, перешагнула через черту, теперь он будет тебя домогаться… он тебя не любит — если бы любил, не поступил бы так…

И вот она пришла в церковь Св. Иоанна Крестителя на вечернюю службу. Она почти не слушала проповедь. Почти не слушала гимны. Она глядела на доску с затейливым распятием и на алтарь. Там Десять Заповедей — выгравированных на отдельных бронзовых табличках — висели на заал-тарном экране, и она поймала себя на том, что ее внимание помимо ее воли направлено на седьмую заповедь. Был праздник урожая. Ступеньки алтаря были усыпаны разнообразными приношениями. Снопы зерновых, желтые и зеленые кабачки, картофель в корзинках и несколько бушелей бобов наполнили воздух церкви сытым ароматом осени. Но Мэгги этого не замечала, потому что сейчас ей было не до даров, и она не слышала ни молитв, ни рокочущего органа. Свет от главной люстры в алтаре, казалось, падал прямо на бронзовые таблички, и она отчетливо видела слова «не прелюбодействуй». Они росли, расширялись, надвигались на нее, обвиняя и грозя.

Она успокаивала себя тем, что прелюбодеяние означает нарушение обета верности, данного при венчании. Но она понимала, что под «прелюбодеянием» подразумевается не только сам акт, а вообще неподобающее поведение: нечистые мысли о Нике, низменные желания, сексуальные фантазии и вот теперь блуд, самый страшный грех. Грязная и испорченная, она обречена на проклятье.

Если бы только она могла отречься от своего поведения, почувствовать отвращение к самому акту и к тем чувствам, которые он в ней пробудил, тогда Господь, возможно, простил бы ее. Если бы только само прелюбодеяние заставило ее почувствовать себя нечистой, Он и не обратил бы внимания на этот маленький проступок. Если бы только она не желала Ника, не жаждала слияния их тел — вновь и вновь, даже сейчас, в церкви.

Грех, грех, грех. Она опустила голову на кулаки и сидела так, не слыша ничего. Она молилась, страстно взывала к милости Божией, закрыв глаза так крепко, что в них прыгали звезды.

— Прости, прости, прости, — шептала она. — Не наказывай меня. Я больше этого не сделаю. Я обещаю, обещаю. Прости.

Это была единственная молитва, которую ей удавалось произнести, и она бездумно повторяла ее, охваченная потребностью в прямом общении с высшим миром. Она не слышала, как подошел к ней викарий, не знала, что вечерняя служба закончилась, что церковь опустела, пока не почувствовала на своем плече чью-то твердую руку. Она вскрикнула и подняла голову. Все люстры были погашены. Оставался лишь зеленоватый свет от алтарной лампы, который падал на лицо священника, отбрасывая длинные тени от мешков у него под глазами.

— Он само милосердие, — спокойно произнес викарий. Его голос успокаивал словно теплая ванна. — Не сомневайся в этом. Он существует ради того, чтобы прощать.