Хорхе Борхес - Шесть загадок дона Исидро Пароди

Я не хотел писать вместе с Бьоем, мне казалось, что соавторство невозможно, но однажды утром он мне предложил попробовать: я собирался к ним на ланч, оставалось два свободных часа, и у нас был сюжет. Мы начали писать, и случилось чудо. Начали мы писать в стиле, не похожем ни на мой, ни на его. Вместе мы каким-то образом создали третий персонаж, Бустоса Домека – Домек это фамилия одного из прадедов Бьоя, Бустосом звали моего прадеда из Кордовы, – в результате оказалось, что произведения Бустоса Домека не похожи ни на то, что пишет самостоятельно Бьой, ни на то, что пишу самостоятельно я. Каким-то образом этот персонаж существует. Но существует только тогда, когда мы беседуем вдвоем…

Ниже мы публикуем краткий биографический очерк, написанный педагогом сеньорой Адельмой Бадольо:

«Доктор Онорио Бустос Домек родился в городке Пухато (провинция Санта-Фе) в 1893 году Освоив интереснейшую программу начальной школы, он вместе с родителями переехал в город Росарио – наш аргентинский Чикаго. В 1907 году на страницах местных газет уже можно было увидеть первые сочинения юного любимца муз, хотя никто не подозревал, насколько он на самом деле молод. К той эпохе относятся произведения: „Vanitas“, [2]«Успехи прогресса», «Голубая и белая Родина», «К Ней», «Ноктюрны». В 1915 году он прочел в Балеарском центре перед избранной публикой свою «Оду к „Элегии на смерть отца“ Хорхе Манрике», и это выступление принесло ему шумную, но не слишком прочную славу. В тот же год было напечатано сочинение под названием «Гражданин!» – более основательное, хотя, к сожалению, и подпорченное галлицизмами, что извинительно, если учесть младые лета автора и общий уровень нашей отечественной культуры. В 1919 году выходит в свет «Фата Моргана» – изящная безделка, в чьих финальных песнях уже можно предугадать могучий голос автора грядущих трудов «Будем говорить точнее!» (1932) и «Среди книг и бумаг» (1934). Во время интервенции Лабруна он был назначен сначала инспектором образования, а затем ходатаем по делам неимущих. Именно эти годы, когда он, покинув нежные объятия отчего дома, столкнулся с суровой действительностью, дали ему опыт, благодаря которому его произведения обрели высокое нравственное содержание. Отметим следующие его книги: «Евхаристический конгресс – орган аргентинской пропаганды», «Жизнь и смерть дона Чичо Гранде», «Я уже умею читать!» (одобрено инспекцией образования города Росарио), «Вклад провинции Санта-Фе в дело борьбы за Независимость», «Новые звезды: Асорин, Габриэль Миро, Бонтемпелли». Новая грань творчества этого плодовитого и часто непредсказуемого автора – детективные рассказы; в них он бросает вызов тому холодному интеллектуализму, в который погрузили жанр детектива сэр Конан Дойл, Родриг Оттоленгуи и т. д. «Пухатские рассказы», как с нежностью называет их сам автор, – это не филигрань византийского мастера, удалившегося в «башню из слоновой кости»; нет, в них ясно слышен голос нашего современника, чутко реагирующего на пульс окружающей жизни и спешащего щедро поделиться с нами богатствами своей мудрости».

В характере всякого homme de lettres [4]есть некое роковое свойство – уступчивость! Литературный Буэнос-Айрес, надеюсь, не забыл и, рискну предположить, не забудет мое чистосердечное решение никогда больше не писать предисловий – отказываться от самых лестных предложений и просьб, даже если просьбы эти исходят от друзей. Но надо признать, что перед нашим Сорванцом, [5]нашим новым Сократом, я не устоял. Черт, а не человек! Он только хохочет в ответ на все мои доводы, очень заразительно хохочет и твердит, что его книга и наша старая дружба стоят того, чтобы я написал-таки предисловие. И попробуй его переспорь! De guerre lasse [6]я покорно направляюсь к верному «Ремингтону» – сообщнику и немому свидетелю моих нескончаемых блужданий в голубых просторах…

Какие бы бури ни сотрясали нынче наши биржи, банки, ипподромы и так далее, есть дань, которую я плачу всенепременно, – это дань любви и верности детективным романам; эти леденящие кровь истории я поглощаю, когда сижу развалившись на мягком диване пульмановского вагона или когда без особой веры в успех принимаю грязевые ванны у более или менее горячих источников. И все же не побоюсь признаться, что не числю себя слепым приверженцем моды: нередко ночами в одиночестве спальни я покидал хитроумного Шерлока Холмса и упивался неувядаемыми описаниями приключений скитальца Улисса, сына Лаэрта Зевсова семени… Но тот, кто обрабатывает суровую средиземноморскую почву, с радостью отдохнет в любом саду: вдохновленный месье Лекоком, я принимался ворошить пыльные связки документов; попадая в воображаемые гостиницы, я напрягал слух и старался уловить осторожные шаги джентльмена-мошенника; а в окутанных британскими туманами дартмурских болотах на меня кидалась огромная светящаяся собака. Я мог бы перечислять до бесконечности, но хороший вкус велит мне остановиться. Читателю знакомы мои верительные грамоты: я ведь тоже побывал в Беотии…

Прежде чем приступить к глубокому анализу главных векторов данного recueil, [7]прошу снисходительного читателя порадоваться вместе со мной, ибо наконец-то в разнообразном и богатом беллетристическом музее восковых фигур, в детективном его разделе, занял должное место и аргентинский герой, который действует на нашей аргентинской почве в чисто аргентинских обстоятельствах. Какое дивное наслаждение – затянуться ароматной сигарой и, смакуя несравненный коньяк наполеоновских времен, листать детективную книгу, неподвластную свирепым законам англосаксонского издательского рынка, абсолютно нам чуждым, книгу, которую я без колебаний сравню с лучшими из тех, что рекомендует истинным лондонским любителям нетленный Crime Club! Шепну по секрету еще кое-что: я как истинный портеньо [8]весьма удовлетворен тем, что наш автор, хоть он и провинциал, не поддался дешевым соблазнам местного колорита и выбрал для своих офортов естественное обрамление – Буэнос-Айрес.