Эллери Квин - Последний удар

Джон улыбался. Расти подошла к нему, села ему на колени и сжала его руку. Он поцеловал ее в кончик носа.

— Мы ждем, доктор, — с упреком сказал Эллери. — Что означает для вас число «двенадцать»?

— Час, когда меня обычно будит пациентка, уверенная, что у нее австралийский типун, — ответил врач. — Могу также упомянуть о двенадцати черепно-мозговых нервах, неотъемлемой части анатомии, оканчивающихся двенадцатым или подъязычным нервом...

— Холодно, холодно, — нахмурился Эллери.

— Думай, Сэмсон, — усмехнулся Крейг.

— Сэмсон! Вы сказали Сэмсон, мистер Крейг? — воскликнул Эллери.

— Конечно. Это его имя.

— А я думал, его зовут Сэмюэль. Это все меняет, — с удовлетворением сказал Эллери. — Надеюсь, вы понимаете?

— Откровенно говоря, нет, — отозвалась Эллен.

— Чему вас учат в Уэлсли? Самсон — библейский эквивалент греческого Геракла. А что совершил Геракл?

— Двенадцать подвигов! — улыбнулся Фримен.

— Теперь вы видите преимущества башни из слоновой кости.

— Какая к черту башня из слоновой кости! Это напоминает мне миссис Жаботински, — сказал доктор Дарк. — По крайней мере, мне казалось, что я совершил двенадцать подвигов, прежде чем уложил ее на родильный стол.

— И он еще говорит, что подъязычный нерв — «холодно»! — усмехнулась Эллен.

Джон разразился громким смехом.

Далее все пошло проще. Мариус Карло был музыкальным последователем Шёнберга с его двенадцатитоновой системой; мистер Гардинер был связан с двенадцатью апостолами и носил имя одного из них — Андрея; связь миссис Браун с двенадцатью знаками зодиака напрашивалась сама собой; Артура Крейга приняли в компанию благодаря ежегодно выпускаемому его типографией знаменитому «Календарю Крейга»; Валентина, отрицавшая, что когда-либо играла в «Двенадцатой ночи» Шекспира, настояла на приеме, так как была Стрельцом и родилась 12 декабря — в двенадцатый день двенадцатого месяца! Расти была проблемой, покуда Эллери не выяснил, что ее настоящее имя вовсе не Расти, а Йоланда, семь букв которого, в сочетании с пятью буквами ее фамилии, составляют магическое число «двенадцать». Ну а Дэн З. Фримен, придерживающийся иудейского вероисповедания, был единодушно признан по предложению Джона Великим Двенадцатым, поскольку его еврейское происхождение намекало на двенадцать колен Израиля и их вождей, двенадцать сыновей Иакова [59] Книга Бытия, 49. . Его первое имя Дэн (Дан) было именем одного из этих двенадцати, а второе имя, Зебьюлон (Завулон), — «в честь дедушки со стороны матери, олав гашолем» [60] Покоящийся в мире (иврит). , как серьезно заверил их Фримен, — именем другого из них.

К этому времени нижняя челюсть сержанта Дивоу угрожающе приблизилась к груди.

Эффект был подпорчен, когда выяснилось, что ни Джон, ни Эллен не могут присоединиться к клубу. Несмотря на все усилия, ни Эллен, ни ее дядя не могли вспомнить никаких «двенадцати» в ее жизни. Что касается Джона, то если кто-то и подумал о двенадцати вечерних подарках, то предпочел о них не упоминать.

— Как насчет вас, мистер Квин? — улыбнулся Крейг. — Вы не должны делать для себя исключение.

— Я в одной лодке с Джоном и Эллен, мистер Крейг. Не помню никаких «двенадцати», применимых к моей персоне.

— Ваше имя, — предположил Фримен. — В нем одиннадцать букв. Если у вас есть средний инициал...

— К сожалению, нет.

— Книги! — Крейг хлопнул себя по бедру. — Вы можете вступить в клуб на основании ваших связей с книгами. Один из технических форматов книги — дуодецимо — в двенадцатую долю листа. Понимаете?

— По-моему, мистер Крейг, вы попали в точку, — почтительно произнес Эллери.

— Это включает и меня, — усмехнулся Джон. — Ведь я написал книгу, верно? Бедная сестренка, ты одна осталась за бортом.

— Проживи еще двенадцать лет, — процедила Эллен сквозь маленькие белые зубы, — и я предъявлю тебе двенадцать детей!

На этой счастливой ноте завершился сеанс импровизированной чепухотерапии. Пациент, казавшийся полностью выздоровевшим, предложил совершить набег на холодильник и убедил смущенного сержанта Дивоу его возглавить. Мариус приковылял к роялю и начал играть «Военный марш». Доктор Дарк взял за руку Оливетт Браун, настояв на том, что будет сопровождать ее. Роланд Пейн отечески обнял за талию Вэл Уоррен, и вся группа бодро зашагала на кухню.

Но позже, корпя над дневником в своей спальне, Эллери размышлял о том, что из всего этого было чепухой, а что нет.

Сегодняшнюю запись он завершил следующим образом:

«Нелепость вечерних событий похожа на смех в темноте. Сквозь абсурдную ткань пробегает невидимая нить, полная угрозы. Но какой? Где смысл в этой ерунде? Что означают подарки? Кем разбрасываются они по всему дому? И кто мертвец?»

В понедельник утром мистер Гардинер спускался по лестнице с таким же тяжелым сердцем, как его походка. Начиная с ночи перед Рождеством, старый священник спал плохо, но его усталость в основном была душевной. События в доме Крейга вызывали у него растущие дурные предчувствия, и каждую ночь в постели он горячо молился о том, чтобы каким-то чудом они получили веселое и безобидное объяснение. Мертвеца в библиотеке он решительно изгнал из своих мыслей. Уладить это дело мог только Господь Бог, а мистер Гардинер в глубине души понимал, что ему нечего рассчитывать на Второе пришествие.

Усматривая в своей озадаченности некий грех, по крайней мере нетвердость в вере, мистер Гардинер решил этим утром умерщвлять плоть и отказаться от завтрака. Избегая столовой, откуда доносились голоса, старый джентльмен пересек гостиную и потихоньку вошел в библиотеку. Он решил написать длинное послание епископу. Такие действия епископ самолично рекомендовал отставным священникам в часы испытаний и сомнений, ибо разве не сказано в Евангелии от Иоанна, глава 10, стих 11: «Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец»?

Поэтому мистер Гардинер сел за стол, открыл письменный несессер, который прихватил с собой, отвинтил колпачок авторучки, — сколько проповедей вышло из-под этого затупившегося пера! — помолился об указаниях свыше и начал писать.

Как долго он писал, мистер Гардинер сам не знал. Он смутно ощущал, что люди проходят через гостиную, но потом осознал, что шаги, голоса и смех давно прекратились. Должно быть, все вышли из дома или разошлись по своим комнатам, подумал старый джентльмен и начал читать написанное, беззвучно шевеля губами.

В этот момент из гостиной до него донеслись два голоса. Они не были громкими — мистер Гардинер едва ли бы их услышал, если бы не мертвая тишина. Один голос принадлежал маленькому человечку с большой, наполовину лысой головой — мистеру Фримену, издателю, а другой — Джону. Разговор казался деловым и, судя по приглушенным голосам, конфиденциальным. Мистер Гардинер хотел подойти к двери и дать знать о своем присутствии, но побоялся смутить беседующих, особенно робкого мистера Фримена. Он решил оставаться на месте, не пытаясь удерживаться от естественных движений, но и не привлекая к себе внимание. Возможно, один из них увидит его через дверной проем.