Джон Карр - Загадка Красной вдовы

Равель потряс головой и глубокомысленно постучал пальцем по носу.

— Dans l'amour, mon viex, — произнес он, взяв напыщенный и серьезный тон, какой большинство его соотечественников используют в разговорах о данном предмете, — il faut s'approcher de la femme avec le plus grand soin, voyez. [2] В любви, друг мой, к женщине нужно приближаться со всей возможной осторожностью (фр.). Вам нужно было завоевывать ее исподволь. Я настоятельно советую вам делать большинство вещей в жизни постепенно. Наступает время, когда медлить уж больше нельзя, и тут уже слишком поздно, чтобы вообще о чем-либо задумываться.

— Понятно, — проворчал Г. М. — Она рассмеялась, сказала, что знала все с самого начала и просто решила вам подыграть? И в тот вечер вы были друг с другом милы, и все было прекрасно? А спустя два или три дня она взъелась на какую-нибудь ерунду, и все стало разваливаться? Хм. А теперь слушайте, черт бы вас побрал! Я больше не намерен терпеть ваши бредни. Мне нужна правда о яде.

— Дротик не был отравлен, — уныло сказал Карстерс.

— А остальное оружие?

— С копьями и стрелами все в порядке. Думаю, с маленькими дротиками — тоже. Но вы скоро сами узнаете. Я ведь говорил, что пожилая леди закатила истерику? Ну, сначала появился один полисмен, за ним — сержант и еще один бобби. Потом еще несколько человек, из команды криминалистов — они сидели в передней, сверяли результаты. Они забрали дротики с собой. Арнольд увел Изабеллу наверх. Думаю, она уже оправилась.

— Ну, если это все, тогда уходите. Да, выметайтесь! Идите куда хотите, но не покидайте пока дом… Нет, подождите-ка! — Г. М. придержал Равеля, а Карстерс, бормоча под нос, вышел. — Погодите. Успеете еще в багатель наиграться. Мы собираемся послушать занимательный рассказ из истории семьи.

— Из истории семьи? Какой семьи?

— Вашей, — сказал Г. М. — Вы не сказали нам, что состоите с Бриксгемами в родственных отношениях.

Равель прищурился. Нижняя часть его лица продолжала улыбаться, в то время как лоб собирался в складки, явственно выражавшие удивление.

— Вы что, шутите? Разумеется, я очень польщен, но кто сказал, что я родственник моих друзей?

— Полиция, — ответил Гай. — И я тоже так думаю. Я посмотрел по документам. Не думаю, что кто-нибудь еще знает. Алан точно не в курсе. Я предпочел молчать, поскольку вы также ни единым словом не обмолвились о вашем с нами родстве.

— Буду с вами откровенен, — неожиданно сказал Равель. — Да не будьте вы таким занудой! Дело выеденного яйца не стоит. Я слышал, что между нами существует дальнее родство. Такое дальнее, что мы могли бы считаться просто хорошими друзьями. Так вот! Я приехал, чтобы, возможно, купить что-нибудь. Зачем ставить друзей в неловкое положение? Я что, должен сказать: «Алан, старик, продай мне вот это и вон то за ту цену, которую назначу я. Мы ведь родственники!»? Нет, нет и нет! Так дела не делаются, верно? Поэтому я и не говорил.

Гай поклонился.

— Так как мы оба знаем, что вы будете вести дела честно и порядочно, мы можем оставить все как есть. Я не возражаю.

— Хорошо. Тысячу раз благодарю, — ответил ничуть не встревоженный Равель и весело вернул поклон. — Сегодня я выпил слишком много виски с содовой для того, чтобы мои импровизированные признания были удачными. У меня всю ночь не выходит из головы тот парень, который так ужасно окончил свои дни. Однако я рад, что на его месте оказался не я. Скажите, вы что-нибудь обнаружили? Полицейские все от нас скрывают. А мне интересно.

— Ага. Вашего предка тоже интересовали подобные вещи, — кивнул Г. М. — Вы, случаем, не знаете, нет ли среди тамошней мебели восемнадцатого века чего-нибудь, сделанного Мартином Лонгвалем?

Равель вскинул брови:

— Уверяю вас, сэр, мои сведения о семье Лонгваль не простираются так глубоко в прошлое. Я не знаю иного Мартина Лонгваля, кроме моего двоюродного дедушки.

— В таком случае, — медленно сказал Г. М., — если вы ничего не знаете о мебели, то, может, вам что-нибудь известно о замазке? Гай, например, кое-что знает.

Повисла мертвая тишина. Г. М. так долго удерживал при себе свой козырь, что Терлейн почти забыл о нем, забыл о том, что сказал Гай в гостиной мисс Изабеллы. Упоминание о замазке произвело эффект разорвавшейся бомбы, но человек, которого оно должно было касаться больше всех, остался невозмутимым. Гай спокойно оглянулся по сторонам; подождав немного, он поднял руки и несколько раз хлопнул в ладоши. Зато Равель, который как раз прикуривал, обжег пальцы спичкой. Витиевато выругавшись, он повернулся к камину и бросил сигарету в огонь. Никто не успел заметить выражения его лица. Когда он повернулся, на его лице снова была застывшая улыбка, словно закрепленная толстым слоем штукатурки. На висках вздулись вены.

— Замазка? — повторил он. — Простите меня, сэр, но что такое «замазка»? Я не понимаю. — Он прокашлялся. — Мне очень трудно запомнить некоторые английские слова. Я не знаю, что такое замазка.

— Судя по всему, друг мой, — учтиво сказал Гай, — вы все же знаете больше, чем сэр Генри. Как мне нравятся ваши выстрелы наугад, сэр Генри! До того нравятся, что я буду с вами полностью честен, когда начну рассказывать о «вдовьей комнате». Я не собирался открывать всего, но вы заслужили награду. Вы сможете отгадать причину тех смертей — если окажетесь достаточно сообразительны. Я предоставлю вам такую возможность. — Морщины на его лице собрались в улыбку. Он подошел к буфету. — Стаканчик портвейна для голоса. Где же портвейн? Алан держит его в одном из этих отделений…

Гай понимал, что все смотрят на него. В его голосе чувствовалась какая-то неестественность, заставляющая Терлейна неотрывно наблюдать за тем, что он делает. У Гая был вид ярмарочного шарлатана-фокусника. Он наклонился к нижним дверкам буфета — их было две — и, не прекращая говорить, повернул ключ на той, что справа.

— Вам всем нужно попробовать портвейн урожая 1898 года. Интересно, почему буфетные дверцы всегда заедают? Ведь в теплой комнате они не должны коробиться — не то что человеческие мозги. Так, сейчас…

Дверца жалобно заскрипела и открылась. Гай отступил назад, чтобы не загораживать свет, падающий на буфет от настольной лампы. И Терлейн, выглядывающий из-за плеча сэра Джорджа, увидел лицо.

Лицо с широко открытыми глазами смотрело на него из буфета. Гай засмеялся, и в ту же секунду Терлейн с облегчением, граничащим с гневом, понял, что к чему.

— Наверное, с другой стороны… Простите, господа! Надеюсь, никто не испугался? У Алана странное чувство юмора — иногда он ведет себя как ребенок. Он находит удовольствие в том, чтобы с помощью этой куклы рассказывать друзьям сомнительные анекдоты… Я, может быть, забыл вам сказать, что мой брат — весьма искусный для любителя чревовещатель?