Найо Марш - Премьера убийства

— Джейко, — простонала мисс Гейнсфорд, — зачем вы цитируете из «Макбета»?

— Да нет, я выдумал эту фразу! Какая вам разница?

— Из «Макбета»! Я узнала эти слова — они так зловещи! — и Гая по-лягушачьи скривила рот в сдавленных рыданиях…

— Боже милостивый, дай мне терпения докрасить эту мокрую курочку! — вздохнул Джейко. Но тут Гая выпростала руки из-под покрывала, стукнула кулачками по ручкам кресла, и с полочки над зеркалом свалилась открытая баночка белил. Белила выплеснулись, и прямо на месте лица мисс Гейнсфорд в зеркале появилась большая белая клякса.

— Ну вот! Разве вам не правится ваше отражение! — воскликнула Гая фразу из роли и заревела в полный голос…

Через пять минут Джейко вышел из ее комнаты, оставив рыдающую Гаю Гейнсфорд на попечение Дорси, который прибежал в полуодетом виде, услыхав громкие причитания… Джейко, не глядя ни на кого, прошел мимо вереницы распахнутых дверей гримерных. Удивленный Беннингтон крикнул ему вслед:

— Что случилось, Джейко? Кто это так верещит?

— Сам подумай! Будь пока у себя! — бросил француз не оборачиваясь и сунулся в комнату к Пулу.

Адам Пул развернулся в кресле. Боб Крингл застыл над ним с полотенцем в руках.

— Ну? Что такое? — спросил Пул. — Это Гая так завыла в твоих жестоких руках?

— Смейся, смейся! Она выпала в осадок. С ней никто не может сладить — ни я, ни Дорси, ни родная мать… Она отказывается выходить на сцену.

— Где Джон? Это он ее довел?

— Не знаю. Не думаю. Он зашел в театр час назад и сразу же слинял. Обещал быть без пяти семь.

— Может, Бен попробует ее урезонить?

— Какое там! Бена она вообще не желает видеть! Я поражаюсь тому, какие огромные запасы жидкости в такой, в сущности, худощавой девице — она льет слезы не переставая уже четверть часа, и не похоже, что скоро прекратит. Бен тут не поможет.

— Хорошо бы он услышал это от нее сам. — Пул глянул на Джейко, встал и вышел в коридор. Теперь рыдания Гаи перемежались диким истерическим хохотом. Из своей гримерной Элен Гамильтон спросила:

— Как думаешь, Адам, мне пойти к ней?

— Лучше не надо! — мрачно ответил Пул.

Некоторое время Пул провел в гримерной Гаи Гейнсфорд, откуда вперемешку с рыданиями иногда доносился сдавленный голосок Гаи, как автомат, повторявший:

— Нет, нет, нет… Не пойду, не пойду, не пойду…

Выйдя от Гаи, Адам Пул направился к Элен Гамильтон. Та была уже одета и загримирована. Мартина с посеревшим лицом стояла рядом с примадонной.

— Извини, дорогая, — сказал Адам Пул Элен, — но боюсь, тебе сегодня придется как-нибудь обойтись без костюмерши.

Прошел мальчик-рассыльный, повторяя:

— Осталось полчаса, господа актеры. Будьте готовы. Осталось полчаса, господа актеры…

Пул и Мартина посмотрели друг другу в глаза.

— Ничего, вы справитесь, — проворчал Адам.

В десять минут восьмого Мартина стояла за кулисами у выхода на сцену. Она была одета в костюм, принадлежавший раньше Гае Гейнсфорд, и Джейко наскоро прошелся по ее лицу макияжной кисточкой. Дорси, Персифаль, Элен, Адам, Клем Смит, даже костюмеры и рабочие сцены пожелали ей успеха.

Напутствия звучали так искренне и тепло, что Мартина воспрянула духом и почти не боялась своего первого выхода.

Только вот в горле у нее так безумно першило, словно ее недавно вырвало. И еще — что-то случилось со слухом. Звуки и голоса снаружи долетали до Мартина как сквозь туман, зато гулкое биение своего сердца и шуршание складок жесткого накрахмаленного платья так и отдавались в ушах.

Перед самыми глазами Мартины, на двери, на той самой двери, в которую ей предстояло сейчас пройти, висела табличка «Акт 1. Картина 2-я». Чуть дальше Мартина видела кусочек сцены и суфлерскую будку, где сидел, склонясь над текстом, ассистент режиссера. Отсвет огней рампы легко овевал лицо, словно теплый ветерок. Мартина была совершенно одна за кулисами. И душа ее затаилась в ожидании, в смутном предчувствии.

Ей надо было достойно пройти это испытание, крепко и точно войти в роль. И теперь Мартина уже почти ощущала себя той девушкой, которую должна сыграть. И все-таки ее не отпускал страх. Что, если она провалится?

В конце коридора показался Джейко, и Мартине страстно захотелось еще раз поговорить с ним, чтобы француз хоть немного утешил ее. Но Джейко, словно уловив мысли девушки, остановился поодаль, не глядя в ее сторону.

«Мне надо прислушиваться к действию, — сказала себе Мартина. — Я плохо слушаю. Неизвестно, на каком они сейчас месте. И потом, боже мой! Я ведь даже не знаю, в какую сторону открывается эта дверь! Как же я выйду на сцену? Буду дергать ее туда-сюда?» У нее заныло под ложечкой.

Мартина почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Это был Пул.

— Надеюсь, вы в порядке? — улыбнулся он. — Дверь открывается на сцену. Валяйте, толкайте ее смелее. Ваш выход.

Мартина даже не слышала грома аплодисментов, которыми в лондонских театрах всегда приветствуют артиста, вышедшего на замену в последний момент, без объявления в программке. Она была на сцене и уже жила искусственной жизнью пьесы.

Доктор Резерфорд угрюмо сидел в своей ложе, навалившись на перила и подложив руки в перчатках под подбородок. Он был грузен и зловещ, как бык перед атакой на матадора. Один из театральных критиков, склонясь к уху приятеля, заметил вполголоса, что Резерфорд напоминает ему Минотавра, которому принесли в жертву невкусных людей…

Большую часть первого акта Резерфорд провел в полном одиночестве, перед этим заявив в конторе, что у него нет ни малейшего желания обсуждать по ходу дела, как испоганили его гениальную пьесу в этом вшивом театре. Однако к концу первого акта к нему в ложу поднялся Боб Грантли и тихонько стал рядом. Грантли посматривал время от времени в партер, отмечая реакцию зала, затем переводил пытливый взгляд на Резерфорда. Доктор сидел совершенно неподвижно, как каменное изваяние, и это было плохим признаком. Резерфорд явно недоволен. Даже заговаривать с ним не хочется — нарвешься на гнусные оскорбления…

На сцене находились Кларк Беннингтон, Перри Персифаль и Дорси. Они разыгрывали долгую бурную мизансцену, предваряющую выход Элен.

Роберт Грантли, стоявший за Резерфордом, думал, как, в сущности, сильно проявляется на сцене истинное актерское «я» — все они: и Беннингтон, и Персифаль, и старый Дорси — все они вносили в свою игру частички себя, и как ни крутись, какие ни придумывай «режиссерские» находки, истинная личность актера не поддается гриму… Тут Грантли оборвал свои философские размышления, потому что на сцене произошло следующее.

Пока Перри Персифаль произносил свою реплику, повернувшись к залу, Беннингтон за его спиной грубо спародировал его жест и заметно кивнул Дорси — дескать, давай, смейся… Зал громыхнул хохотком, Перри удивленно обернулся и встретил гримасу полнейшей невинности на лице Бена. В зале снова засмеялись. Это была явная клоунада.