Джон Карр - Приключение в Камберуэлле

– Очень хорошо, мистер Холмс. Во вторник вечером мой дядюшка пригласил моего жениха и доктора Гриффина отобедать с нами в «Приюте владыки». Прежде всего я обратила внимание на то, что он будто чем-то встревожен. Я приписала это отдаленным раскатам грома; он ненавидел грозу и боялся ее. Но теперь я думаю о том, что тревога либо лежала у него на сердце, либо не давала покоя совести. Как бы там ни было, нервное напряжение в продолжение вечера все более охватывало нас, и даже чувство юмора доктора Гриффина не спасло положения, когда молния ударила в дерево. «Поеду-ка я домой, – сказал он, – надеюсь, ничего со мной не случится в эту грозу». Доктор Гриффин решительно несносен!

«А я рад, что остаюсь, – рассмеялся Джеффри, – с этими старыми добрыми громоотводами чувствуешь себя вполне уютно».

Мой дядюшка вскочил со стула.

«Ты, дурень! – вскричал он. – Разве ты не знаешь, что в этом доме нет громоотводов?»

И мой дядюшка затрясся точно сумасшедший.

«Я не хотел сказать ничего дурного», – простодушно произнес Эйнзворт. Затем, когда он принялся расписывать свои кошмары…

– Кошмары? – переспросил Холмс.

– Да. Он жаловался на то, что его мучают кошмары и что в такую ночь человек не должен оставаться один. Он успокоился, – продолжала мисс Дейл, – когда Джеффри сказал, что заглянет к нему пару раз в течение ночи. Право же, было жаль его. Мой жених зашел к нему… в котором часу, Джеффри?

– Первый раз в половине одиннадцатого, потом в полночь и, наконец, в час ночи.

– Вы разговаривали с ним? – спросил Шерлок Холмс.

– Нет, он спал.

– Тогда откуда же вы знаете, что он был жив?

– Как многие пожилые люди, сквайр спал со светом – голубым огоньком горела свечка в кувшине, стоявшем в очаге. Я мало чего мог увидеть, но его тяжелое дыхание среди завывания бури я слышал.

– Было начало шестого следующего утра, – сказала мисс Дейл, – когда… Я не могу говорить! – воскликнула она. – Не могу!

– Успокойся, дорогая, – произнес Эйнзворт, не сводивший с нее глаз. – Мистер Холмс, на мою невесту это очень сильно подействовало.

– Позвольте мне продолжить, – вступил священник. – Как раз занимался рассвет, когда в дверь моего дома громко постучали. Из «Приюта владыки» с особой поспешностью был прислан помощник конюха, явившийся с ужасными новостями. Похоже, горничная, как обычно, принесла утром сквайру чай. Раздвинув занавески, она закричала в ужасе, когда увидела своего хозяина мертвым в постели. Наспех одевшись, я бросился к «Приюту владыки». Когда я вошел в спальню, сопровождаемый Долориз и Джеффри, доктор Гриффин, которого призвали первым, уже закончил осмотр.

«Он мертв уже часа два, – сказал доктор, – но клянусь, не понимаю, отчего он умер».

Я подошел к кровати с другой стороны, намереваясь прочесть молитву, и увидел золотые часы Трелони, сверкнувшие в луче утреннего солнца. Часы были с заводной головкой, без ключа. Они лежали на небольшом столике с мраморным верхом, среди пузырьков с лекарствами и флаконов с жидкими мазями, которые распространяли в непроветренной комнате сильный запах.

Говорят, в драматическую минуту человек обращает внимание на сущие пустяки. Это так, иначе я не могу объяснить свое поведение.

Мне показалось, что часы не тикают, и я поднес их к уху. Но они тикали. Я повернул головку на два полных оборота, насколько позволила пружина; но в любом случае мне и без нее не стоило бы дальше вращать головку. Во время заводки раздался неприятный звук – хр-р-р, который лишил Долориз присутствия духа и заставил ее закричать. Я в точности помню ее слова.

«Святой отец! Положите их на место! Это как… как предсмертный хрип».

С минуту мы сидели молча. Мисс Дейл отвернулась.

– Мистер Холмс, – горячо заговорил Эйнзворт, – эти раны еще свежи. Могу я просить о том, чтобы мисс Дейл была избавлена на сегодня от дальнейших расспросов?

Холмс поднялся.

– Всякому страху должно быть дано объяснение, мисс Дейл, – заметил он. Вынув свои часы, он задумчиво посмотрел на них.

– Уже поздновато, мистер Холмс, – произнес Лестрейд.

– Я и не подумал об этом. Но вы правы. Едем в «Приют владыки».

После непродолжительной поездки в экипаже священника мы подъехали к воротам парка, от которых тянулась узкая подъездная дорога. Луна уже поднялась, и эта длинная, скудно освещенная аллея была испещрена тенями от высоких вязов. Когда мы сделали последний поворот, золотистые пучки света фонарей нашего экипажа выхватили фасад вытянутого в длину строения. Выкрашенные в грязноватый желто-коричневый цвет ставни были закрыты, а дверь обтянута черным крепом.

– Жутковатый дом, ничего не скажешь, – проговорил Лестрейд вполголоса, дергая за колокольчик. – Вот те на! А вы что здесь делаете, доктор Гриффин?

Дверь распахнулась, на пороге стоял высокий рыжебородый мужчина; на нем была просторная куртка с поясом и бриджи. Он свирепо оглядел каждого из нас, и я обратил внимание на его сжатые кулаки и вздымающуюся грудь, что говорило о его большом внутреннем напряжении.

– Я у вас на все должен спрашивать разрешения, мистер Лестрейд? – вскричал он. – Разве недостаточно того, что ваши проклятые подозрения восстановили против меня всех в округе? – Он схватил за плечо моего друга своей огромной ручищей. – Вы Холмс! – возбужденно заговорил он. – Я получил вашу записку, и вот я здесь. Благодарю Бога, что вы оправдываете свое доброе имя. Насколько я понимаю, только вы стоите между мною и палачом. Как же я жесток! Это я внушил ей страх.

Едва слышно простонав, мисс Дейл закрыла лицо руками.

– Это все нервы… это… – сквозь рыдания говорила она. – О, какой ужас!

Поведение Холмса вызвало у меня немалую досаду, ибо, в то время как мы окружили плакавшую девушку со словами утешения, он не нашел ничего другого, как заметить Лестрейду, что покойник, должно быть, находится в доме. Затем повернулся к нам спиной и вошел в дверь, вынимая на ходу карманную лупу.

Выждав приличествующее ситуации время, я поспешил вслед за ним. В большом темном холле меня нагнал Лестрейд. Слева мы увидели освещенную пламенем свечи комнату, в которой высилась груда увядших цветов. Высокая худощавая фигура Холмса склонилась над открытым гробом, в котором лежало закутанное в белое покрывало тело. Пламя свечи отражалось в стеклах очков Холмса. Он наклонялся все ниже и ниже, пока его лицо не приблизилось на расстояние лишь в несколько дюймов к лицу покойника. Какое-то время он в полной тишине рассматривал спокойное лицо мертвеца. Затем осторожно натянул покрывало и отвернулся.

Я попытался было заговорить с ним, но он торопливо и молча прошел мимо нас, едва заметным жестом указав в сторону лестницы. Когда мы поднялись наверх, Лестрейд повел нас в спальню с тяжелой темной мебелью, тускло освещенную покрытой абажуром лампой. Рядом с лампой на столе лежала огромная раскрытая Библия. Меня повсюду преследовал тошнотворный запах кладбищенских цветов, равно как и сырость, которой был пронизан весь дом.