Кэролин Харт - Письмо из дома

Можно было, надо было, стоило бы. Неужели все оглядываются на жизнь с болью сожаления? О да. Когда живешь долго, копятся печаль и безнадежное желание исправить ошибки, большие и малые, нечаянные и злонамеренные. Если повезет, боль не сломит дух, изнемогающий под этой ношей. Если бы только я… Но что я могла? Бабушка сделала все, что было в ее силах, и я тоже. Мы не знали, что ее жизнь висит на волоске. Что бы случилось, если бы я поговорила с бабушкой? Сейчас я понимаю, сколько у нее было мужества. Она была пожилой женщиной, ее беспокоили сердечные боли, но она, не задумываясь, отдавала всю любовь своего доброго, щедрого сердца. Она проявила невероятное мужество, преодолела все свои страхи, робость перед властями, привычку правильно заполнять все документы и всегда угождать. В этом вечном молчании кладбища я вспоминала ее…

Гретхен впала в каменную неподвижность. Ночь прижалась к окну, черная, как плащ разбойника. Зачем маме понадобилось кого-то привозить? Теперь все будет по-другому. И почему она сказала, что жизнь идет вперед? Разве недостаточно того, что мама работает на военном заводе в Талсе, Миллард погиб, а бабушке пришлось переименовать кафе, потому что теперь не в чести немецкие названия?

Гретхен почувствовала, как подступают горячие слезы. Миллард, такой добрый, веселый и милый, ее лучший друг в целом мире. Что толку в разговорах о геройской гибели? Он не хотел быть героем. Он хотел поступить в колледж и изучать звезды. Еще в детстве он показывал на небо и терпеливо, ласково объяснял: «Это созвездие Большой Медведицы. Вон там…»

Было так жарко, что постель казалась влажной. Гретхен отбросила простыню и прижала ее край к глазам. Она едва услышала щелчок по двери. Стрекот цикад то нарастал, то затихал. Когда шум немного стих, заскрипели половицы. Гретхен замерла, вцепившись в простыню, и сквозь полузакрытые глаза сощурилась на свет, проникавший из коридора в распахнутую дверь. У двери стояла бабушка, склонив голову и как будто прислушиваясь.

На ней было темное домашнее платье и удобные повседневные туфли на низком каблуке, а в руке она держала плетеную корзину. Медленно прошла в прихожую, осторожно прикрыв дверь. В комнате опять стало темно.

Гретхен легла на бок и озадаченно посмотрела на закрытую дверь. Зачем бабушка оделась? Девочка соскочила с кровати, подбежала к двери. Тихонько приоткрыв ее, она отчетливо услышала щелчок входного замка. Это было так же поразительно, как и бабушкин тайный уход из дома. Они никогда не запирали дверь, незачем было. Но куда пошла бабушка?

Выбежав в коридор, Гретхен выглянула из окна гостиной. Бабушка медленно шла по центральной дорожке. Время от времени вспыхивал свет ее карманного фонарика и тут же затухал.

Гретхен вернулась в комнату, скинула ночную рубашку, натянула блузку и бриджи. Сунула босые ноги в мокасины, легко скользнула к окну, сняла щеколду с москитной сетки и спрыгнула на землю. Прошлой ночью на Барб лился молочный свет. Сегодня луна спряталась за плотными облаками и тенями, густыми, словно вороньи перья.

Бабушка была уже в конце улицы и медленно шла к окраине города. Ее было нетрудно догнать. Гретхен перебегала из тени в тень. На Магер-стрит бабушка свернула направо. Вдоль дороги длиной примерно в две мили да самого Охотничьего озера изредка попадались фермы. Гретхен осторожно кралась за ней, прячась за деревьями, когда бабушка оглядывалась. Они прошли ферму Тернеров. Огни не горели, на боковом дворе стоял грузовик с прицепом. Завыли цепные собаки. Бабушка ускорила шаг, но за поворотом остановилась и прислонилась к стволу огромного платана, с трудом переводя дыхание. Потом она с усилием двинулась дальше.

Они шли еще минут десять. Потом бабушка остановилась, еще раз оглянулась и свернула с дороги на тропинку, ведущую к густым зарослям.

Гретхен потеряла ее из виду и побежала к тропинке. Помедлила, вглядываясь в темноту, но тут впереди раздался шорох. Она пожалела, что не взяла фонарик, но после нескольких медленных, осторожных шагов глаза привыкли к плотному бархатному мраку. Вдруг где-то блеснул свет. Гретхен прижалась к дереву. Всего в нескольких футах от нее бабушка водила лучом фонарика по полуразвалившейся деревянной хижине. Раньше здесь, наверно, была просека, а сейчас трава доходила до пояса, как на лугу. Стены хижины оплетали кустарники и виноградная лоза. Над прогнившей крышей нависло огромное дерево.

Дверь в хижину со скрипом открылась. В тусклом свете появился крупный мужчина в мятой защитной форме.

— Миссис Пфицер. — Он заговорил напряженно, неуверенно. — Не знал, придете ли вы после всего, что передавали по радио. Полиция меня ищет. Я боялся, что вы всему этому поверите.

Бабушка прижала руку к груди и тихо вздохнула.

— Я слышала радио. И помню, как ты впервые пришел в мой дом, и каким хорошим другом был моей Лоррейн в детстве. А потом мне позвонила молодая женщина, не представилась, но сказала, что ты невиновен и тебе нужно, чтобы я пришла. Я прислушалась к своему сердцу, и оно сказало, что ты не виновен в этом ужасе. Поэтому я пришла и принесла тебе еду. — Она протянула корзину.

Он спустился по лестнице, взял корзину. Бабушка тяжело дышала.

— Вы в порядке, миссис Пфицер? — Он взял ее за руку, помог подняться по ступенькам.

Бабушка выключила фонарик и с трудом ответила:

— Я в порядке. Просто шла быстро, а у меня нет привычки много ходить.

Они вошли. Дверь закрылась, и хижина снова стала заброшенной ветхой лачугой. Участок принадлежал Пурдисам, а в домике раньше жил фермер-арендатор. За хижиной протекал ручей.

Гретхен ползком забралась на крыльцо, провела рукой по стене возле входной двери и вдруг нащупала что-то шерстяное. Одеяло! Окно было завешено одеялом. Медленно и осторожно Гретхен отогнула его край и заглянула внутрь.

Крохотная комната была битком набита ненужной мебелью. К стене привалили крышку от стола, старые стулья громоздились один на другом, из кресла, обитого потрескавшейся искусственной кожей, торчала вата, а рядом валялась арфа без струн. На полу остались следы от коробок и другого хлама, сдвинутого, чтобы освободить место для двух стульев по обе стороны изрезанного кленового стола. На грязной железной плите стояла керосиновая лампа. Фитиль горел ярко, освещая комнату мерцающим оранжевым светом. Отец Барб склонился над корзиной, откинул крышку и вынул куриную ногу, ломоть маисового хлеба. Он ел и говорил с набитым ртом.

— Проголодался, как волк… Со вчерашнего дня ничего не ел… С обеда, наверно… Набрал воды в ручье и вскипятил. Нашел лампу, почти полная. Керосин воняет, — обглоданной куриной ногой он показал на легкий дымок, — но все же какой-никакой свет.