Ноэль Рандон - Черная пелерина

— Прошу за мной, — гробовым голосом произнес Пуассиньяк.

Они вошли в комнату посветлей, заставленную полками до потолка. Посреди комнаты стоял стол, достойный главного редактора «Юманите».

— О-хо-хо… — удивился Торнтон. — Кабинет настоящего интеллектуала.

Пуассиньяк промолчал. Торнтон прохаживался вдоль книжных полок, время от времени вынимая какой-нибудь том. Он напал на длинный ряд брошюр Вильгельма Пуассиньяка — это были многочисленные экземпляры одного и того же произведения под многозначительным названием «Организационная система Карно — нашим недостижимым идеалам!». Торнтон дипломатично вынул одну из книжечек и отложил в сторону. Через минуту он напал на серию годовых подшивок.

— Но это же сокровища! — увлеченно воскликнул Маккинсли.

— Я читаю почти все журналы вот уже тридцать лет, — сообщил Пуассиньяк. — Некоторые куски выбрасываю, а то, что, по моему мнению, проникнуто духом прогресса, подшиваю для грядущих поколений.

Маккинсли остановился, казалось, он над чем-то задумался.

Наконец он спросил:

— Мсье Пуассиньяк, а «Голос юга» вы тоже собираете? — И быстро прибавил: — Видите ли, местная пресса для меня имеет исключительное значение.

Хозяин подошел к стеллажу, наклонился и вытащил толстую пачку газет еще не переплетенных, но уже аккуратно сшитых.

— Прошу, — удовлетворенно сказал он, — вот «Голос юга», с первого января по сегодняшний день. А здесь мы имеем более старые подшивки.

Торнтон взял из рук Пуассиньяка газеты и с интересом их рассматривал. В какой-то момент он сунул руку в карман, вынул пачку сигарет. Перед тем, как закурить, угостил хозяина дома. Пуассиньяк отрицательно покачал головой.

— Как, вы не курите? — удивился режиссер.

— Мне вредны сигареты, особенно американские.

— Неужели? — продолжал удивляться Торнтон.

Пуассиньяк, внешне похожий на стервятника, стал напоминать его еще больше.

— Да.

— Простите, что я допытываюсь, — сказал Маккинсли, — но, видите ли, я рассчитывал на вас еще в одном незначительном деле. Направляясь сюда, я рассчитывал добыть не только интересные книги, но также и узнать, где вы покупаете «Тобакко Рекорд». — Он снова вытащил мягкую пачку с красной надписью. — Я к ним привык, и любые другие мне не нравятся.

— Кто вам сказал, что я курю какие-то «Тобакко Рекорд»? — ужаснулся Пуассиньяк.

— Ох, это чистая случайность, может, и вообще ошибка. Да, наверняка ошибка. Представьте себе, я встретил рабочего, вот здесь, на вашей улице. Он разбивал каменную ограду вокруг газона и курил американскую сигарету именно этой фирмы. У меня кончаются привезенные запасы, поэтому я, естественно, поинтересовался. А он сказал, что сигареты ему дали вы. Такой приятный, веселый человек в синей блузе. Наверняка он подшутил надо мной!

— Мсье Маккинсли, — сказал Пуассиньяк странно высоким голосом. — Для чего вы сюда пришли?

— Для чего пришел? — повторил вопрос Торнтон. — Но вы же знаете, для чего я пришел.

Они смотрели друг другу в глаза. Первым отвернулся Пуассиньяк. Он шумно поднялся и неожиданно выдвинул из стола один из ящиков.

— Смотрите сюда! — крикнул он.

Маккинсли наклонился — ящик был наполнен до края сигаретными пачками. Пуассиньяк начал взбешенно разгребать цветные коробочки, наконец он бросил на стол пачку с надписью «Тобакко Рекорд». Порывисто брошенная, пачка упала на пол. Торнтон поднял ее.

— Зачем вам этот хлам? — спросил он.

— Хлам! Ничего себе! Зачем мне этот хлам! — взвизгнул Пуассиньяк. — Вы что же не видите: я коллекционирую сигаретные упаковки?! Вот, Индия, пожалуйста, Советский Союз, Китай, Бразилия, Колумбия, Чили, вот, второй Советский Союз, третий, четвертый! Это белые вороны. Пожалуйста, Албания! Вы наверняка даже не подозреваете, что существует Албания! — Он захлебывался от злости. — Что для меня какой-то там «Тобакко», у меня больше двадцати североамериканских вариантов. Мне эта дешевка не нужна, можете ее взять! — он тяжело рухнул в кресло, с трудом переводя дух.

Маккинсли вертел в руках пачку.

— Вы правы, это уже не товар. Кто-то оторвал кусочек бумаги вместе с серебряной подкладкой. — Он перекладывал сигареты из своей пачки в другую, испорченную. — Разрешите вручить вам достаточно все-таки редкий на французской земле экземпляр в отличном состоянии. Прошу приобщить это к ценной коллекции. — Торнтон положил перед Пуассиньяком пачку. — Мсье Пуассиньяк, вы поддались искушению и присвоили себе, то есть, я хотел сказать: взяли оставленную мной пачку на столе Шарля Дюмолена!

— Да, — мрачно сказал Пуассиньяк, — я украл эти сигареты.

— Это наводит на определенную мысль: как все могло произойти? Ведь вы не бываете в доме Дюмоленов? Ведь с мсье Дюмоленом вы не поддерживали отношений?

— Бедная Франция, — простонал Пуассиньяк. — Значит, для того твои лучшие сыны проливали кровь за свободу, чтобы во второй половине двадцатого века француз должен рассказывать о своей личной жизни! Я был у Шарля Дюмолена.

— В понедельник между одиннадцатью и двенадцатью, — уточнил Маккинсли.

— Нет, извините. В понедельник между десятью и одиннадцатью вечера. Будьте покойны, алиби у меня есть.

Пуассиньяк открыл другой ящик и вынул из него трубку, большой кожаный кисет и металлические принадлежности. Он наполнил трубку табаком, утрамбовал табак «неотложкой». Маккинсли подал ему огонь.

— Я так и думал, мсье Пуассиньяк, что вы курите трубку. Только у меня не было случая убедиться в этом, но, честное слово, я был уверен.

Пуассиньяк иронично улыбнулся.

— Поспешите. Вы забыли, что во дворе вас ждет Селестина! Берите свои книги и до свидания. Мне было очень приятно, но у меня срочная работа. Я должен закончить заметку для «Голоса юга».

Маккинсли поклонился.

Во дворе эльзасская овчарка возилась со щенком Селестины. Когда подвижный шарик оказывался за пределами цепи, овчарка начинала отчаянно визжать. Увидев на середине аллеи Торнтона, Гастон побежал ему под ноги, радостно пища. Овчарка, которую предали окончательно и бесповоротно, взвыла и — как и положено узнику — быстро смирилась со своим положением. Поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, она наблюдала, как забавляется ее недавний партнер.

Селестина поднялась со скамейки.

— Простите, что заставил вас так долго ждать, — сказал, как всегда галантный, Торнтон, а маленькая мадемуазель Лепер опять только пожала плечами.

Они подошли к ограде, и Селестина достала спрятанный в живой изгороди ключ, отперла калитку, ключ спрятала обратно. Калитку она захлопнула за собой, замок защелкнулся автоматически.

— Вы себя здесь чувствуете, как дома, — заметил режиссер.

Селестина ничего не ответила. Они шли по направлению к рынку, по пути Торнтон вежливо раскланялся с рабочим в синей блузе.