Марджери Аллингем - Тигр в дыму

— Насчет Шмотки тут всего пара строчек, и то на обороте. Про Шмотку они и думать забыли. Они теперь только и думают, что про Бригадира. На улицах полным-полно шестерок, только им до нас и дела нет. Тут у входа снаружи фараон торчал, рыжий-рыжий со здоровым таким шнобелем, так он мне доброй ночи пожелал, как ни в чем не бывало. Считай, нам пока ничего вообще не шьют, про нас и не вспоминают.

— А еще трех порезали, — сообщил Билл, читавший значительно лучше остальных, если его не лишали душевного равновесия. — Вон тут, еще на правой странице. Видно, легавые и Шмотку тоже Бригадиру шьют.

Тидди Долл резко вскинул голову:

— И тут они как в воду глядели, — провозгласил он. Тиддингтонец уже полностью владел собой, и сила его натуры проявила себя снова. — Стало быть, Бригадир все это время срок мотал! — восклицание было исполнено неподдельной горечи сожаления об утраченных иллюзиях. — И нету у него сокровища!

— А ты почем знаешь? Почем ты это знаешь, а, Тидди? — Роли еще пытался сопротивляться. — В таких-то делишках наверняка никогда не скажешь!

— Нет, у него нету сокровища! — задумчиво произнес Билл. — Тут пишут, впаяли ему по полной — шесть лет за разбой. А стало быть, замели его как раз когда мы уж решили, что он нас бросил, а было это еще прежде, чем майору подорваться, а Тому умом тронуться.

Они еще переваривали эту информацию, когда альбинос принял решение:

— А я так скажу, что не Бригадир это, — заявил он, ткнув толстым пальцем в фотографию. — Это кем же надо быть, чтобы на таком вот клочке распознать кого знакомого! Докажи, что это, к примеру, не твое фото, Роли? Да и фамилия вроде как другая. Дудки, не он это!

Билл громко рассмеялся:

— Да я не по фотке просек, что это Бригадир, а по его делишкам!

Восторженно звенящий голос неприятно резал слух его главарю, и Долл снова побагровел.

— А я говорю — это не он, — повторил Альбинос. — Я говорю, Бригадир заграбастал сокровище и живет как лорд, и в один прекрасный день мы его встретим. Стало быть, кто-то другой, вот этот самый субчик из газеты, сделал горемычного Шмотку, когда мы уже с ним распрощались, так что лучше будет нам выйти, как обычно, собирать наши денежки да глядеть в оба!

Закончив, он сообразил, что в этой складной программе имеется один неясный пункт, и глянул через плечо на койку в углу. Следующая мысль далась ему не без труда. Испугавшись, он гнал ее от себя, но она застряла в его сознании, и тиддингтонец, не утерпев, намекнул уже на выходе:

— Нешто тут не пишут, чего такой тип может еще понатворить!

Все промолчали. И в этот миг их внимание привлекло некое явление, и первым, кто его заметил, был пленник.

С его места Джеффри было виден кромешный мрак под угрюмыми сводами потолка и бахрома паутины выше той черты, где заканчивалась побелка. Вдруг что-то произошло с решеткой, сквозь которую вчера вечером упала газета. Эта железяка, мирно покоившаяся на подушке из грязи внутри своей каменной лунки, вдруг тихонько приподнялась, и в темном квадрате появилась пара ног в прекрасно отутюженных широких брюках того покроя, который был в определенных кругах весьма моден перед войной. Брюки предварялись замшевыми туфлями и яркими носками, а в продолжение им явились бежевые полы дорогого твидового пальто.

Непосредственно под этим выходящим в проулок решетчатым люком находился выступ стены наподобие ступеньки или алькова. Покрытый толстым слоем многолетней грязи, он все еще давал достаточно места, чтобы Усесться на нем на корточках и осмотреться.

Внезапно выступ обрел цвет и зашевелился, и пыль вместе с мусором беззвучно посыпалась по беленой стене.

Вся компания, сбившаяся в кучу вокруг газеты, заметила это вторжение одновременно. Мгновенно наступила тишина: бесконечная оглушительная пауза, в течение которой на запрокинутых кверху лицах, неподвижных, как маски, застыли карикатурные гримасы изумления. Затем с глухим стуком решетка легла на свое прежнее место, ноги легко и пружинисто оттолкнулись от стены, и все увидели всего человека. Он висел, держась одной рукой за перекладину возле выступа. Его ноги в шикарных туфлях мягко покачивались в двух-трех ярдах от пола. Квадрат света, упав на него, выхватил из мрака яркий шарф, полоску светлой сорочки между пиджаком и брюками, в том месте, где мышцы на животе вздулись от напряжения, удерживая вес, и каждый обитатель подземелья смог рассмотреть выразительное лицо с низким лбом, окаймленным жесткими волосами, со спокойными глазами, глядевшими на них бестрепетно, как на старых знакомых. Затем он легко спрыгнул на пол, растянув в улыбке кошачий тонкогубый рот и оскалив ряд великолепных зубов.

— Вот папочка и вернулся, — произнес он ласковым, каким-то бархатным голосом.

Лишь глубокая складка на лбу да бледное как бумага лицо выдавало его нечеловеческую усталость. Но позади голубых непрозрачных глаз плясал его дух и глумился надо всем и вся.

Тишина в подземелье стояла полная. Все затаили дыхание, беспомощно лежавший в своем углу Джеффри ощутил наступившую напряженность, но не сразу узнал ее истинную причину. Газеты он не видел, а из рассказа Роли понял немного. Сделав болезненное усилие, он приподнял голову, стараясь не выдать себя ни единым звуком, и увидел незнакомца, которого со всех сторон обступили обитатели подвала.

А тот отряхивался, стоя в самом центре образовавшегося круга. Действовал он явно на публику, но без театральности, без единого лишнего жеста. Все его движения были плавными, скользящими, и в то же время необыкновенно грациозными.

Он не торопился, давая всем вволю налюбоваться. Ростом он был почти шести футов, легкого сложения, с покатыми плечами. Могучая шея говорила о феноменальной физической силе, равно как и мышцы бедер, заметные даже под безупречно отглаженной довоенной одеждой. А его красота, поскольку он был весьма даже красив, заключалась прежде всего в тонких чертах лица и в форме узких кистей и аккуратных узких ступнях.

Руки у него были как у фокусника — крупные, мужественные и в то же время изящные, с длинными тонкими просвечивающими пальцами.

Лицо его невольно обращало на себя внимание. Черты казались безукоризненны и прекрасно проработаны, короткий и прямой нос, несколько коротковатая верхняя губа с глубокой впадинкой, подбородок округлый и чуть раздвоенный. Глаза его были чуть навыкате, оттененные очень длинными и густыми ресницами, казались непрозрачными, как голубой фаянс. Каштановые волосы, выбивавшиеся из-под черного берета упрямо пытались виться, несмотря на тюремную стрижку. И даже бледность, тот землистый ее оттенок, который оставляет лишь тюрьма, не портил его.