Энтони Беркли - Второй выстрел

Думаю, что я тогда, что называется, был слегка не в себе. Я практически не помню, что происходило за обедом, который последовал за этим. Помню только, как у меня в висках бился пульс и как я повторял себе снова и снова: "Я должен это сделать, я должен". Уверен, мне тогда и в голову не приходили возможные последствия. Мое поведение, слова, поступки были чисто машинальными. Только когда Эрик уже лежал передо мной и над дулом моего ружья слегка курился дымок от убившего его выстрела, это странное оцепенение спало с меня и мой разум сразу просветлел. Тогда я в полной мере осознал, что я наделал, по не ощутил пи малейшего раскаяния или паники и сразу же приступил к обеспечению собственной безопасности.

То, что Эрик сам взял тем утром ружье и что впоследствии приобрело столь важное значение, произошло по чистой случайности. Мой план включал в себя использование обоих ружей, и я сам с утра собирался незаметно отнести второе в лес. Однако когда я пришел за ним, его на месте не оказалось. Позже я наткнулся на него на той самой поляне, где мы собирались разыгрывать спектакль, — оно было прислонено к дереву. Должно быть, Эрик забыл его там, когда показывал Эльзе план местности. Я зарядил его холостым патроном, который приготовил для этой цели, спрятал в зарослях на несколько ярдов ниже тропы, ведущей на холм, привязал еще одну леску к его курку и спрятал другой конец лески возле тропы на том месте, где я потом остановился вместе с миссис Фицвильям, под предлогом того, что мне нужно завязать шнурок.

Все, что мне потом оставалось, когда рядом со мной была миссис Фицвильям, — это исподтишка дернуть за леску и заставить спрятанное в лесу ружье выстрелить. По моему плану, это не только заставит всех подумать, что именно этим выстрелом убили Эрика, но также предоставит в наше распоряжение ружье с несомненными признаками холостого выстрела.

После того как я оторвался от миссис Фицвильям, моей первоочередной задачей было перетащить тело Эрика из того места, где он лежал, туда, где его должны были впоследствии обнаружить, и я отнес его не по той же тропинке, а по большой, напрямую соединяющей обе поляны. Это было нелегкой задачей, но я не был в действительности таким тупым, каким хотел казаться в то утро, когда Джон учил меня "захвату пожарного". На самом деле я отлично усвоил этот прием и в конце концов смог переместить Эрика, шатаясь под тяжестью его мертвого тела. Потом я принес ружье, из которого выстрелил с помощью лески, быстро стер свои отпечатки пальцев и нанес новые отпечатки безжизненной рукой Эрика, а затем подменил ружье, которое был оставлено на поляне. Это последнее уже носило отпечатки пальцев Эрика (и, как оказалось впоследствии, в высшей степени убедительные), потому что он сам нес его из дома, и хотя я и сделал вид, что стер его отпечатки во время спектакля, в действительности я и не думал этого делать. Более того, на этом ружье не было как раз моих отпечатков пальцев, поскольку в тот вечер, следуя в лес за Эриком, я предусмотрительно покрыл кончики пальцев составом "Новая кожа" патентованным средством первой помощи при порезах, которое я непременно возил в своей аптечке вместе с багажом. Прижать пальцы Эрика к дулу ружья, а затем положить оружие за ним было делом двух минут. Потом я смотал леску и вынул из бревна раздвоенный сучок, послуживший мне рычагом — и на том моя задача была выполнена. В общей сложности все это заняло не более пяти минут.

В тот момент я чувствовал себя в полной безопасности. Единственным моментом, который вызывал у меня опасения во всей моей схеме, была сцена, которую должна была разыграть Этель. Я поставил на то, что её мысли будут слишком заняты злосчастной помолвкой, чтобы она удостоила Скотт-Дейвиса более или менее пристальным вниманием, а не брошенным вскользь взглядом. К счастью, так и вышло. Если бы она посмотрела на него более внимательно и поняла, что он действительно мертв, то мне не оставалось бы ничего другого, как довериться ей. Не думаю, что моральные соображения донимали бы ее в этом случае больше, чем меня, и, безусловно, я вполне мог на нее положиться. И все же я был рад, что такая необходимость отпала сама собой.

Не знаю, что толкнуло меня вернуться и бросить последний взгляд на труп Эрика. Возможно, мне хотелось убедиться, что он выглядит естественно, если посмотреть на него с другой стороны. В любом случае, ото был неудачный поворот событий, поскольку в мой первоначальный план не входило, чтобы тело было обнаружено так рано. Я собирался просто оставить все как есть до тех пор, пока отсутствие Эрика не будет замечено и его не начнут искать; вот тогда кто-нибудь другой и должен был бы его обнаружить — только не я. Должен признаться, когда я столкнулся с Джоном в конце тропы, то на мгновение чуть было не потерял голову от неожиданности. Однако, к счастью, я почти сразу сумел взять себя в руки, и Джон принял мое нервное состояние за естественное последствие того шока, который любой испытал бы, обнаружив мертвеца. Но мне это стоило весьма неприятных минут, как сразу при встрече, так и потом.

Еще раз я чуть было не потерял контроль над собой два дня спустя. Нервы мои были на пределе, и в то утро при разговоре с инспектором я был на волосок от того, чтобы выдать себя. Телеграмма, которую я послал Шерингэму, стала самым очевидным проявлением паники, которую я испытывал.

И при всем этом в моих действиях прослеживалась логика. Я знал, что Шерингэм умен. Если кто-то и мог доказать, что не я произвел этот второй выстрел, так это был он. Однако я не считал сто настолько проницательным, чтобы он смог раскопать настоящую правду. То, что в конце концов он нашел для этой загадки такое необыкновенно изящное решение, которое так идеально удовлетворило его самого и вместе с тем оказалось настолько далеко от истины, оказалось поворотом, который я не мог предвидеть, но который от этого не потерял своей прелести.

А теперь я подошел к той роли, которую сыграла в этой истории Аморель.

К несчастью для нес, бедняжки, глаза ее не обманули. Когда я выстрелил в Эрика на полягте, целясь в красное пятно на его пальто — плод моего творческого вдохновения, — Аморель сразу догадалась, что стрелял я по-настоящему. И все последующее время она знала, что смотрит не на что иное, как на мертвое тело.

Даже теперь я поражаюсь, как она смогла держать себя в руках. Было, однако, одно соображение, которое помогло ей сохранить спокойствие. Одновременно с осознанием правды на нее снизошло убеждение, что я совершил это ради нее — если не полностью, то хотя бы отчасти, как прямое следствие того, что она мне наговорила утром. И практически в то же время у нее созрело решение разделить со мной моральную ответственность (как она ее понимала) и поддерживать меня, чего бы это не стоило. Вот уж, действительно, благородный порыв, требующего немалого мужества от девушки, которой не было тогда и двадцати четырех лет. Но, как она мне сама потом призналась, она пережила мучительные колебания, не зная, как ей лучше всего поступить.