Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда

– Прошу вас, викарий, прошу вас позволить мне принести вам заверения, что ни о каком оскорблении и речи не шло. Если я и обратился лично к вам, то потому лишь, что вы первый ударите по мячу.

Священник теперь настолько разволновался, что его лысина заблестела каплями пота, а совиные в черепаховой оправе очки начали затуманиваться.

– Ну хорошо, раз вы… вы настаиваете. В конце-то концов, мой сан обязывает меня в любом случае говорить только правду. Я хочу сказать, меня к этому обязывает власть более высокая, чем все ваши власти. С полным моим к ним уважением.

– Да-да, конечно. Я прекрасно понимаю. Так, может быть, мы?…

– Угу, – тоскливо сказал священник.

– Отлично, – сказал старший инспектор. – Ну а теперь для начала я хотел бы, чтобы вы изложили собственные впечатления от рождественского обеда. То, как его описала мисс Маунт, по вашему мнению, было достаточно точно?

Клем Уоттис бросил быстрый растерянный взгляд на свою жену. Она ничего не сказала, только нервные кивочки ее головы словно бы подбодряли его ответить. Однако для нее это, вероятно, было нелегко, ведь она знала, что ему предстоит, и ее губы были сжаты так крепко, что казалось, стоит ей их разомкнуть, и лицо у нее распустится, будто вязаный носок.

– Ну, инспектор… беда мне, я все время допускаю ту же ошибку, не правда ли? Я хотел сказать, старший инспектор.

– Ничего страшного, ваше преподобие. Ведь, поскольку я в отставке, мой чин теперь – лишь вежливая форма обращения. Прошу вас, продолжайте.

– Ну, Эвадна, несомненно… она, несомненно, «раскусила» Реймонда Джентри. То есть о покойниках не положено отзываться дурно, ну а человеку, облеченному духовным саном, как я, не положено отзываться дурно и о живых, однако я же, в конце концов, и просто человек, и не притворяюсь более святым, чем кто-либо из моих пасомых, и не могу отрицать, что проникся мгновенной неприязнью к этому молодому человеку.

– Мгновенной неприязнью, э? Полагаю, по тем же причинам, что и мисс Маунт.

– Абсолютно. И, в сущности, так грустно. Наше маленькое собрание уже пребывало в наилучшем настроении, когда он явился с Селиной. И тут все испортилось. Атмосфера, знаете ли, прямо-таки накалилась.

Трабшо моргнул.

– Да? Не могли бы вы привести мне какой-нибудь пример.

– Я могу привести вам множество примеров. С самого начала Джентри давал нам понять, что снизошел до нас потому лишь, что бедная, наивная Селина захотела, чтобы он познакомился с ее близкими. Никто не привязан к Селине Ффолкс более, чем я, но боюсь, она – и у меня был случай сказать ей это прямо в лицо, так что я не черню ее у нее за спиной… боюсь, она не слишком взыскательна в выборе друзей мужского пола.

Затем, перехватив свирепый взгляд Дона, он поспешно добавил сымпровизированный постскриптум:

– Э… то есть до этого случая.

Утерев лоб носовым платком, который незаметно вручила ему его бдительная жена, он постарался вернуться к теме.

– Джентри просто не мог удержаться, чтобы не подчеркивать, насколько приятнее было бы… нет-нет, не «приятнее», ПРОНИКАЮЩЕ… да-да, именно это словечко. Эвадна попала в цель: он употреблял это свое словечко «проникающе» так часто, что оно проникло мне в мозг и вызвало мигрень, я ими иногда страдаю, и…

– Викарий, – сказал Трабшо, – не могли бы вы… – Что?

– Не отвлекаться от темы?

– Прошу прощения, инспектор, – сказал викарий ворчливо, – но, как вы увидите, это не отвлечение. Если бы его болтовня не вызвала у меня резкую головную боль, поражающую и всю правую сторону моего лица, возможно, я сумел бы найти в себе более снисходительное, более христианское отношение к нему. Я мог бы принудить себя более внимательно слушать его глупые рассусоливания о «сливках», среди которых он вращается, обо всех этих вегетарианцах, египтологах, факирах, кубистах, русских танцорах, последователях христианской науки, фотографах-любителях, теософах и только Небу известно, о ком еще. Вот для вас и пример.

– Какой же?

– Теософы. Эви не упомянула, как Джентри распространялся о проведении сеансов с планшеткой, вступлении в контакт с Теми, Кто Перешел, знаете ли, обо всей этой спиритуалистической нелепице. Ну, я сразу его разгадал. Его смрадный умишко сделал вывод, что я как служитель англиканской церкви никак не могу одобрять подобные языческие глупости, а потому он наскакивал на меня и подсовывал мне приманки, и я видел, как он с эдаким хитрым смертоносным блеском в глазах ждет, чтобы я на них клюнул.

– И вы?

– Инспектор, должен сказать вам, что даже в такой тихой мирной заводи, как наша, меня не раз хватали за пуговицу всякие неверующие болтуны, и я давно убедился, что единственный способ избавляться от них – это не снисходить до их уровня. И потому я сказал ему: «Я знаю, к чему вы клоните, молодой человек. Я способен сложить два и два».

– И как он на это ответил?

– О, был крайне находчив. Как обычно. «Да, – сказал он с этим гнусавым повизгиванием, которое доводило всех нас до исступления, – вы способны сложить ДВА и ДВА – и получить что-нибудь вдвое нелепее!»

– Понимаю, – сказал старший инспектор, пряча улыбку. – И вы полагаете, что он намеренно грубил вам?

– Я не полагаю, я знаю. Он не упускал ни единого шанса, чтобы высмеять самые святые мои верования. Когда полковник сказал что-то совсем безобидное о Великой войне – вы помните, Роджер? – как мы опрокинули наступление немцев, я заметил, что родиться британцем – значит выиграть первый приз в лотерее жизни. Джентри, не найдя сколько-нибудь весомого аргумента, чтобы возразить, только фыркнул. Но как фыркнул!

Знаете, инспектор, до того, как я встретился с ним, я, по сути, не знал, что значит это слово. Я знаю, как физически выглядит человек, который презрительно усмехается, например, или хмурится, или насупливается, или фыркает. Ну, так Реймонд Джентри по-настоящему ФИЗИЧЕСКИ фыркнул. Он испустил КРАЙНЕ непристойный звук, выдув воздух сквозь вытянутые губы. Гнусные пузырьки слюны виднелись между его передними зубами. А, вижу, вы мне не верите, но… Эви? Я же говорю правду?

– Ну конечно, Клем. Мне это и в голову не пришло, – сказала Эвадна Маунт. – Тем не менее вы правы. Джентри действительно придал новый смысл слову «фыркать». Уверяю вас, Трабшо, Клем тут сделал проникновенное наблюдение.

– Э, благодарю вас, Эви, – сказал священник, не привыкший к комплиментам от той, которая вообще была очень на них скуповата.

– И это проникновенное наблюдение, если не ошибаюсь, – сказал Трабшо, – подводит нас к самой сути дела.

– Сути, вы говорите?

– Я имею в виду войну. Вы только что упомянули Великую войну.

Священник побелел. Вот оно. Вот сейчас – то, чего он страшился больше всего. Если когда-либо что-либо было напечатано на чьем-либо лице, то на его лице и в эту секунду.