Николай Шпанов - Медвежатник

― Да, наверно, сила у него была медвежья, ― согласился Грачик.

― Ну, и выходит: шушеру эту, ― Фадеич пренебрежительно оттолкнул левую стопку карточек, ― со счетов долой! Мелкий народ, слабосильный. ― Он погладил свою седую бороду и не без самодовольства прибавил: ― Всех знаю!… Как живые предо мною. Хлипкий народец.

Кручинин без колебания сгреб отодвинутые карточки и бросил в ящик стола.

― А эти? ― ткнул он в правую стопку.

― Сомнительные, ― с оттенком виноватости сказал старик. ― Есть и такие, которых я не видывал. Варшавские попадаются. Эти особливо подозрительны. Впрочем, должен доложить, что хотя поляк в своей специальности человек и тонкий, но корпуленции у него той нет, чтобы кассы в одиночку ворочать. Да кассист-поляк на дело один никогда и не хаживал. Артелью работали, интеллигентно. Следственно, по мне бы, всех поляков из этой пачки вон.

― Выкинуть?

Старик утвердительно кивнул:

― Выкинуть.

Кручинин задумался было, но потом стал все же перебирать карточки и отдавал Грачику те, которые относились к известным взломщикам варшавской школы. Впрочем, на этот раз в его движениях не было прежней решительности. Можно было подумать, что он сомневается в правильности того, что делает.

На столе осталась последняя пачка. Грачик понял, что в ней все дело. Если и тут не окажется подходящих фигур, значит все розыски были напрасны. Небольшая стопка карточек лежала перед Фадеичем, но ни он, ни Кручинин к ней еще не притрагивались, словно боясь потерять последнюю надежду.

― А вот этих бы ― под стеклышко, ― сказал наконец старик, ни к кому не обращаясь, и его желтый, обкуренный ноготь так уперся в верхнюю карточку, что на ней осталась глубокая злая черточка.

Грачик пересчитал отложенные карточки.

― Тридцать шесть, ― сказал он негромко.

На лице Кручинина не отразилось облегчения. Все это были опытные "медвежатники". Не легко будет произвести среди них отбор. Он отпустил Фадеича и проверку "тридцати шести" решил произвести сам. Хотел лично ― по следственным делам, по обвинительным заключениям, по приговорам ― установить каждый шаг каждого из тридцати шести.

На время работы Кручинину пришлось выключиться из проверки личного состава ограбленных институтов. Над этой работой сидел почти весь его отдел и эксперты. Но пока проверка не дала положительных результатов: ни один из взятых образцов почерка студентов и сотрудников не сходился с почерком на возвращенных конвертах.

Сутки за сутками, едва показываясь дома, чтобы соснуть несколько часов, Кручинин проводил в пахнущих пылью и лежалой бумагой архивах Наркомвнудела, милиции, судов. Грачику была доверена только подготовительная работа. Папки всех отобранных дел Кручинин просматривал сам. Одна за другой проходили перед ним невеселые биографии "тридцати шести". Десятки фигур, десятки человеческих судеб ― таких разных по пройденному пути и таких схожих по финалу. Наиболее поучительные из дел Кручинин передавал Грачику. Он хотел, чтобы молодой человек увидел эту печальную сторону жизни во всей ее неприглядности. Грачик должен был на этих грустных примерах крушения человека понять, как устойчива тина порока и как гибнет в ней каждый, кто хоть однажды на минуту поддается ее засасывающему действию. И нужно было иметь много человеколюбия и мужества, чтобы не отказаться от разгребания этой мусорной ямы общества.

Кручинин настойчиво продолжал свою работу. В результате он смог распределить карточки предполагаемых преступников, подходящих под признаки данного дела, по определенным категориям. Грачик производил последующую проверку по рассортированным карточкам.

Одни "медвежатники" оказывались умершими; другие отыскивались в местах заключения или поселения и тоже отпадали; третьи, покончив с прошлым, мирно трудились и были вне подозрений; четвертые…

Их оказалось семь.

Они не значились ни умершими, ни заключенными, ни работающими где-либо на производстве… Следы их терялись в тумане неизвестности. Впрочем, неизвестность ― не совсем точное выражение. Было известно, что пятеро из семи вскоре, после революции организовали крупное ограбление. Похитив несколько слитков платины и на очень крупную сумму золота в слитках, они исчезли бесследно. Этими пятью были Медянский, Паршин, Горин, Вершинин и Малышев. Паршина несколькими годами позже задержали при попытке перейти советскую границу со стороны Польши. Он был судим и очутился в лагере, после чего бесследно исчез. Остальные двое из семи ― Грабовский и Аранович ― вовсе не фигурировали в делах советского периода. Быть может, они бежали из пределов Советской страны сразу после Октябрьской революции, справедливо решив, что здесь им больше делать нечего? Или умерли в неизвестности, "удалясь от дел"?

Из отобранной семерки с большой долей вероятия выпадал и Медянский, как человек слишком преклонного возраста и слабого здоровья. Было почти невероятно, чтобы он мог принимать участие в ограблении институтов, не говоря уже о самостоятельных взломах.

Кручинин собрал совещание, чтобы посоветоваться. Взвесили решительно все детали, до самых мелких. Круг имен, которые можно было разрабатывать, сузился до четырех: Паршина, Горина, Вершинина и Малышева. Но данные разработки подтвердили, что Горин и Вершинин после похищения золота и платины исчезли бесследно. Паршин, как уже сказано, вышел из лагеря. Значит, почти пять лет до момента налетов на институты ― Паршин находился в безвестном отсутствии. Имя же Малышева, виднейшего московского афериста, мошенника и вора, исчезло с горизонта Уголовного розыска с первых же дней Октября.

Таким образом, разработка, проведенная под руководством Кручинина, привела отдел к положению, которое можно было характеризовать словом, очень близким к слову "тупик".

Грачик с плохо скрываемым волнением следил за этой работой Кручинина. Он не обладал еще ни опытом, ни достаточной выдержкой. Ему казалось что все усилия затрачены напрасно и дело действительно зашло в тупик. Кажется он больше самого Кручинина переживал неприятность создавшегося положения и ясно представлял себе, что должен будет испытывать его старший друг, когда все же, вопреки всем стараниям и надеждам, на папке дела о "медвежатнике" придется написать "не раскрыто" и положить ее в левую тумбу кручининского стола.

Грачик ненавидел эту "левую тумбу". Иногда ему казалось, что, сумей он в нее забраться, он непременно распутал бы все, что там застряло. Но тумба всегда была закрыта на ключ. Кручинин к ней не допускал. А когда ему доводилось поймать устремленный на нее взгляд Грачика, с усмешкой говаривал: "Не спеши, коза, в лес ― все волки твои будут".